взойти на престол! Только она и никто более!
Дашковой запомнился беглый стук собственных башмаков по деревянному настилу и то, как замерла, увидев всадника в малиновом кафтане с золотым позументом, нёсшегося навстречу во весь опор. Таким плечистым и рослым мог быть только Алексей Орлов, брат Григория Орлова!
Не чуя под собой ног, она кинулась навстречу:
– Алёша, любезный друг, поручик Пассек арестован![15]
– Знаю! – Рванув за узду, он осадил коня, коротко всхрапнувшего. От морды животного летели клочья пены. От бешеной езды парик на голове Алексея Орлова съехал на затылок, приоткрывая полоску тёмных волос. Злым голосом он коротко бросил: – Надо действовать немедля, иначе голова с плеч! И императрицу погубим, и себя.
Екатерина Романовна побледнела:
– Да, ты прав! – Придерживая рукой шляпу-треуголку, она запрокинула голову, глядя на Орлова снизу вверх. – Я послала записку жене Шкурина[16], чтобы наняла карету для государыни и сообщила мужу держать её наготове. Шкурин неотлучно находится при императрице, подаст сигнал в случае опасности.
Говоря, она задыхалась от нетерпения. Страха не было, лишь в висках билась и пульсировала единственная мысль: «Успеть бы! Пан или пропал!»
Карета, нанятая Дашковой, словно птица летела по улицам Петербурга.
«Поберегись, поберегись, поберегись», – выстукивали по мостовой копыта четверика лошадей. Хотя белые ночи шли на убыль, света хватало, чтобы рассмотреть каждый камешек, что мог ненароком попасть под колёса и повредить тележную ось.
От быстрой езды карету шарахало из стороны в сторону. Привстав на козлах, возница поднял хлыст и поддал ходу. Шкурина сказала, что озолотит, если домчит в Петергоф за пару часов. Дело, видать, срочное и опасное. Барыня от волнения была сама не своя: причёска растрёпана, платье в беспорядке. Барыней Шкурину повеличал больше по привычке, из уважения к дворцовой прислуге, ибо не каждому выпадает счастливый билетец питаться с царского стола, а то и потомственное дворянство выслужить.
Вспомнив про царицу, что проживала сейчас аккурат в Петергофе, он почувствовал, как по горячей спине проскользнул холодок тревоги. Уж не в заговорщики ли попал? Хотя новый император Пётр Третий и упразднил Тайную канцелярию, но возглас «Слово и дело»[17] накрепко застрял в мозгу рассказами о пыточных комнатах с калёным железом и страшной дыбой под потолком. Любой горожанин от мала до велика трепетал от особняка Тайной канцелярии, что на Садовой улице. Не далее как вчера в трактир забрёл увечный калека без языка. Выпрашивая подаяние, бедолага невнятно мычал и тряс головой, изъеденной чешуйчатым лишаем.
– Видал, Архип, что с людьми в пыточных комнатах делают, – коротко молвил трактирщик, кивнув на увечного, но и этого хватило, чтобы лоб стал влажным от пота.
Близ моста через Неву стояла женщина в
Слова, которые в России XIV–XVIII вв. означали, что человек, выкрикнувший их, хочет дать важные показания о государственной измене. На возглас «Слово и дело!» немедленно являлась стража, начиналось следствие, как правило, с применением пыток.
