на светском приеме, – засмеялся поручик и тут же деловито обратился к воровке: – Вас проводят к карцеру, в котором содержится Михель Блювштейн. А вам, – повернулся Гончаров к девушке, – тем временем я могу предложить испить со мной чаю.
Михелина, томно прикрыв глаза, повернулась к Соньке:
– Мам, меня приглашают. Можно?
– Решай сама, взрослая уже, – пожала та плечами.
– Я решила, господин поручик!
Кузьма Евдокимов стоял в дверном проеме, наблюдал за происходящим и нагло ухмылялся.
Карцер находился на другом краю поселка. Соньку сопровождал Кузьма, пробирался следом, глубоко проваливаясь в снег, чертыхаясь, кричал в спину воровке:
– А начальничек-то на твою дочку глазок положил. Гляди, Сонька, как бы бабкой не стать раньше времени!
– Я давно уже бабка!
– Это смотря для кого! Я бы такую бабку зацепил!
– Было б чем цеплять.
Карцер, в который поместили Михеля, был бараком, с зарешеченными окнами и пудовым замком на дверях. Дорожку к дверям занес снег. Сонька стала пробираться ко входу, погружаясь в сугробы едва ли не по пояс. Конвоир хотел было двинуться следом, но махнул рукой и остался ждать ее.
– Гляди поаккуратней! А то как бы сразу двух жмуриков не пришлось попу отпевать!
Воровка с трудом открыла дверь, протиснулась внутрь, сделала несколько шагов.
– Михель!
Ответа не последовало. Сонька шагнула дальше.
– Михель!
И вдруг откуда-то из дальнего угла послышалось:
– Кто там?
– Это я, Соня. Ты где?
– Здесь.
Ответ был настороженный, испуганный, не совсем узнаваемый. Соньке вдруг стало не по себе.
Женщина двинулась на голос и увидела Михеля.
Он стоял возле зарешеченного окна, смотрел на воровку прямо и испуганно. Глаза его горели, руки крепко сжимали прутья.
Воровка подошла поближе.
– Михель, это я… Соня!
– Соня? – переспросил он, подозрительно глядя на нее.
– Соня. Не узнал, что ли?
– Теперь вроде узнал.
Странность его речи заставила воровку отступить на шаг.
– Ты чего, Михель? Я – Соня.
Он торопливо произнес:
– Узнал, Соня… – оглянулся по сторонам, шепотом спросил: – Где я, Соня?
– В карцере! Ты убил человека.
– Убил человека? – тихо переспросил он, и зрачки его глаз расширились. – Генеральшу?
– Генеральшу ты убил давно. А теперь пана Тобольского.
– Кого?
– Поляка. Пана Тобольского.
– Не помню. – Блювштейн вдруг взял ладонями ее лицо, приблизил к себе почти вплотную. – А где я, Соня?
Воровке стало нехорошо от его взгляда, от разговора, она тихо
