заставила его подняться, подвела к окну. Перед глазами возникла занесенная сугробами узкая улочка поселка, на которой изредка появлялись каторжане или вольнонаемные – унылые и угрюмые.
– Никита Глебович, милый… Посмотрите на это.
Он бросил взгляд на улицу, перевел удивленный взгляд на девушку.
– Я этот пейзаж вижу каждый день уже почти два месяца.
– А до этого какой пейзаж был перед вашими глазами?.. Невский проспект?.. Петропавловская крепость?.. Зимний дворец?
– И то, и другое, и третье…
– И девушки… В красивых нарядах, при дорогих украшениях, на высокосветских приемах, с хорошими манерами и из достойных семей. Верно?
– Разумеется. Вы хотите сказать…
– Я хочу сказать, что здесь перед вами только унылая улица и молодая девица, которая более или менее выделяется из общего числа замученных лиц. И вы, изголодавшийся по женскому вниманию мужчина, готовы, может быть, на самый глупый, на самый отчаянный в жизни поступок, о котором потом будете горько сожалеть! Я повисну на ваших руках тяжелее, чем ненавистные здесь кандалы. Вы не только станете избегать меня, вы будете бояться меня, ненавидеть, стыдиться и презирать!.. Князья и воры не могут иметь общей судьбы, поручик.
Гончаров взял ее лицо в ладони, стал страстно и жарко целовать его.
– Милая, родная, любимая… Поверьте, я докажу обратное. Клянусь, докажу!
Михелина выскользнула из его рук, подошла к двери.
– Позвольте мне уйти и подумать?
– Вы оставите меня одного наедине с растрепанными мыслями?
– Нет, я оставлю вас со своими словами.
– Скажите же их.
– Скажу. При условии, что вы тотчас отпустите меня.
– Слово дворянина.
Михелина помолчала, подняла на поручика черные глаза, прошептала:
– Я тоже люблю вас, Никита Глебович. Люблю нежно и безумно.
Он шагнул было к ней, но девушка немедленно вытянула руки, напомнила:
– «Слово дворянина», поручик, – набросила на плечи тяжелый бушлат и толкнула входную дверь.
Когда Михелина поспешила к своему бараку, она увидела возле обледенелого колодца, из которого каторжане брали воду, две фигуры – мужскую и женскую. Сонька и Михель тоже заметили ее. Воровка оставила божевольного, заспешила навстречу дочке.
– Чего ты с ним? – недовольно спросила Михелина.
– Просто… Тоже ведь человек. В добром слове нуждается.
– Я боюсь его. И ненавижу.
– За что?
– За то, что убил пана. Он сумасшедший!
– Вот потому и будь милостивей. Через сумасшедших бог иногда говорит истину. К тому же он твой отец.
– Не хочу такого отца!
– Какой уж есть, Миха…
Дальше шли молча, а вдали маячила одинокая фигура озябшего Михеля.
…Барак спал, в углу потрескивала печка, в люльке,
