ее, но он не остановился.
Вдруг лестница кончилась. Мы оказались в каком-то помещении; я не могла понять, насколько оно просторное, пока Берн не провел лучом фонарика по стенам.
– Пришли.
Луч выхватил из темноты засаленный матрас, валявшийся в углу. Вокруг были аккуратно расставлены пустые бутылки и банки из-под пива. Берн нагнулся, поднял одну и указал мне на выцветшую этикетку.
– Видишь, какой тут срок годности? Семьдесят первый год. Потрясающе, да? Здесь кто-то жил.
Даже в темноте было видно, как сверкают у него глаза. Но у меня эта банка не вызывала ни малейшего интереса, как и все остальное здесь. Я представляла, как по полу, возле моих ног, которых я даже не могла различить в темноте, носятся полчища тараканов.
– Уйдем отсюда, – умоляла я.
Берн поставил банку на пол, в точности на то место, где она была раньше.
– Иногда ты ведешь себя, как капризная девчонка.
Почему-то мне показалось, будто я вижу, как Томмазо ухмыляется за моей спиной.
Берн быстро взбежал по лестнице, не оглядываясь на меня. А я поднималась, вытянув руки, чтобы не натолкнуться на стены, которые внезапно вырастали передо мной. Когда мы выбрались на воздух, меня вывернуло наизнанку в заросли крапивы. Берн ничего мне не сказал, он словно не замечал меня Машинально водил пальцем по фонарику, то включал, то выключал его. И смотрел на меня холодным взглядом, словно оценивая. Только когда надо было пролезать под колючей оградой, он протянул мне руку, но я не взялась за нее.
Тем временем в Скало набежало полно народу. Мы начали танцевать. Мое праздничное настроение постепенно улетучивалось, но я старалась побороть это неприятное чувство, чтобы не портить себе последний вечер. Звучала музыка Роберта Майлза, музыка без слов, грустная и задумчивая, а мне хотелось, чтобы пластинку сейчас же сменили, и одновременно – чтобы она играла до бесконечности: вот до чего дошел у меня внутренний разлад.
Когда мы все танцевали, Томмазо вдруг набросился на Берна, ударил его головой в живот и зарыдал. Берн обхватил ладонями его виски, нагнулся и прошептал ему что-то на ухо. Томмазо, не переставая плакать, замотал головой. В таком виде, на корточках, с бледной кожей и красными от слез глазами, он казался беззащитным, как кролик. Никола и я перестали танцевать.
– Пойдем со мной, – сказал Никола.
Мы заказали два пива. Я прикинула: а что со мной будет от сочетания травки с алкоголем, и как я завтра перенесу многочасовую поездку на машине, а потом подумала: да плевать на все. Томмазо выпрямился, и они с Берном обнялись и так и стояли, словно застыв в медленном танце.
– Что это на него нашло? – спросила я Николу.
Он опустил глаза:
– Просто выпил лишнего, вот и все.
Никола был на год старше своих товарищей, через месяц он собирался поступать в университет в Бари и по этой причине все лето держался на некотором расстоянии.
