процессия. Четырнадцать каторжников, скованных попарно, гремя кандалами, плелись под охраной вооружённого конвоя. Их головы были выбриты на арестантский манер, а на куртках виднелась цифра 14. Всё стало понятно, когда позади строя показался пятнадцатый арестант с плакатом, на котором было написано: «В театре-варьете “Альгамбра” премьера! Мюзикл “14 дней тюремного заключения”. Ждём!»
– Оригинально! – покачал головой русский студент. – И смело. Не могу представить подобный рекламный розыгрыш где-нибудь на Невском проспекте в Санкт-Петербурге. Городовой немедленно бы всех задержал и доставил бы в участок.
– В этом и есть отличие либеральной формы правления от единовластия. Каждый гражданин имеет право на свободу самовыражения. Разрешено всё, что не запрещено законом. А законы принимает парламент, члены которого выбираются народом.
Клим не ответил. Он остановился рядом с уличной торговкой цветами.
– Мне нужно два букета, – сказал он. – На похороны.
– Живые или искусственные?
– Живые.
– Тогда возьмите белые лилии.
– Хорошо.
Студент расплатился и протянул другу один букет.
– Я заболтался и совсем не подумал о цветах, – виновато проронил Роберт.
– Не беда.
– Вот и кабриолет, – обрадовался Аткинсон. – Нам ехать минут десять, не больше.
На этот раз друзьям попался не двухколёсный кеб конструкции Чапмена, а четырёхколёсный брогам. По сути, это была обычная одноконная коляска с откидным верхом для двоих человек и ко́злами кучера впереди. Неожиданно пошёл мелкий дождь, и кожаный полог экипажа пришёлся весьма кстати.
Глава 3
Взлом сейфа
Роберт оказался прав, и поездка заняла немного времени. Не стоило большого труда определить, какой из трёхэтажных особняков по улице Кенсингтон Парк Гаденс принадлежал покойному профессору. Катафалк с четвёркой лошадей, мирно переступавших с ноги на ногу, украшенных, фиолетовыми попонами и плюмажами, стоял у дома номер семь, как и длинная вереница траурных карет. Несколько человек, прячась от дождя под зонтами, курили рядом с окнами. На козлах, запахнувшись в плащи и макинтоши, мокли кучера в цилиндрах. Дверь была открыта. У входа пригорюнился плакальщик с посохом, перевязанным траурным бантом. Его высокий цилиндр со свисающим до пояса чёрным шарфом пояснял, что хоронят взрослого – на детских похоронах надевали белый шарф. Соболезнующие то входили в дом, то покидали его. Входной механический колокольчик с отвязанным шнуром молчал, а электрическим звонком на похоронах не пользовались. Двое молодых людей с траурными повязками из крепа, очевидно студенты, несли венок. За ними торопился фотограф с треногой и фотоаппаратом в чехле. Экипажи то и дело останавливались неподалёку, высаживая пассажиров. Пожилые дамы по старинке были облачены в чёрные плащи с капюшонами, а джентльмены, родившиеся, вероятно,
