тогда Яр и сошел с ума.
В октябре того же года в дневнике Ады появилась первая запись о Море Травы.
***
Больше Яр ничего не говорил. Сидел молча, курил, потихоньку, по крошечному глоточку отпивал коньяк из склянки, запивая водой. Иногда он кивал каким-то своим мыслям, и смотрел безучастным взглядом на едва заметно выступающий над землей прямоугольник – остатки фундамента бывшей сторожки. Вон там была дверь, вон туда выходило окно, которое сумел выбить брат, вон там шмякнулись на землю, как кульки, три малолетних идиота… и ведь так и не признались, кто принес спички, кто придумал разжигать огонь… ещё и мамаши ругались на Яна, что, мол, деточек неаккуратно так пошвырял, мог бы по лесенке свести, а так – один ключицу сломал, другой копчик, да еще и стеклом порезались… родители погибших так и вообще кляли Яна, на чём свет стоит, потому что других спас, а тех не спас, немного умерили они свой обвинительный пыл лишь после известия о смерти Яна, но всё равно несколько лет еще поговаривали всякое, лишь потом, размытые потоком времени, разговоры эти почти сошли на нет. Это было даже немного странно, ведь тогда, в семидесятые, слухи обычно держались долго, и были почти несмываемы, ведь правды вокруг было немного, говорить её было не принято, вот и шли новости, подобные этой, по сарафанному радио, из одних ушей в другие. Так и стал уже после смерти оклеветанный и опороченный Ян едва ли не убийцей невинных детей, которых спалил в пожаре, да и сам спалился, пока детям выйти на свет божий не давал. Нарочно, нарочно, шептали несколько лет голоса за спиной, он сделал это нарочно, не дал из дома выйти, а может, и сам дом поджег. Аглая и Роман, ну и Ада, конечно, пытались эти слухи опровергнуть, но – если уж кто решил таким образом нагреть себе уши, разве остановишь? Да и кто им поверит, малолеткам. Сколько им? Восемнадцать? Может, и вместе жгли, кто их знает, вон какая молодежь нынче пошла, пробы ставить негде…
– Ну, пойдем, – произнес, наконец, Яр, поднимаясь со ствола. От долго сидения затекли ноги, а последняя сигарета, о которой он забыл, дотлела до фильтра и обожгла ему пальцы. – Пойдем, Ян. Домой пойдем. Полежим часок, а то чего-то я устал.
Он пристроил урну на место, обратно в рюкзак, сунул пустую склянку из-под коньяка в тот же карман, что и пузырек с корвалолом, надел рюкзак, кинул последний взгляд на полянку, и неспешно зашагал к небольшой прогалине в ельнике, к той же самой, что привела его сюда часом раньше.
***
– Теперь ты понимаешь? – глухо спросил Скрипач. – Ты понимаешь, что ты едва не сделал тогда?
Ит молчал. Смотрел вслед скрывшемуся за елями Яру, и не произносил ни слова – потому что слов в этот момент у него просто не было. Скрипач встал, подошел к нему, и вдруг неловко обнял, ткнувшись лбом в плечо. Ит обнял его в ответ, и погладил по голове.
– Ну не надо, младший, – шепотом произнес, наконец, он. – Рыжий, не надо. Я всё понял.
– Ни черта ты не понял, – с отчаянием ответил Скрипач. – Ты это
