минут описывала надо мной сосредоточенные, недоуменные круги и наконец изрекла: да, конечно, умеет. Неужели я всерьез думаю, что сила кроется в звучании слов? Как мне вообще взбрело такое в голову, ведь, во-первых, нынешнее произношение разительно отличается от исконного, а во-вторых, упирайся все в артикуляцию, люди непременно обрели бы способность претворять свои речи в реальность. Ну и в-третьих, мне часто доводилось контактировать с охотниками посредством деревянных фигурок, начисто лишенных звучания.
Но вот какая штука: сообщаясь через фигурки, я не выполнял никаких просьб. Даже не предполагал, что такое возможно. Наконец, надо отдать людям должное – словами они достигали многого. Конечно, никто при мне не провозглашал: «Сейчас я оторву ногу от земли», а через мгновение воплощал оное действо, хотя сам я однажды пробовал, предварительно оценив, хватит ли мне сил исполнить сказанное без ущерба для себя. (Каюсь, был любопытен и падок на новые ощущения.) Но мне всегда казалось, что моя способность влиять на порядок вещей отличается от человеческой только масштабом.
Меня ничуть не тревожили метаморфозы говора (а иногда и грамматики). Неспешные перемены затрагивали все, в том числе правила речи. Главное ведь не порядок слов и их звучание; главное – употребить нужные слова в нужном месте, в нужное время.
Мириада была склонна согласиться со мной, но не во всем. Мы еще долго дискутировали, выдвигали разные аргументы, но в одном мы были солидарны: в беседах о природе вещей богам следует соблюдать осторожность. С могущественного бога, вероятнее всего, не убудет, заяви он: «Земля круглая, будто ягода, и вращается вокруг Солнца, которое намного больше, чем видится невооруженным глазом», предварительно не удостоверившись в правдивости такого заявления. Вероятнее всего. А если бог ошибется? Достанет ли ему сил пережить утрату могущества, хотя бы отдаленно приближенного к тому, чтобы менять устройство вселенной? И не чреваты ли аналогичными, а то и худшими последствиями категоричные рассуждения об устройстве языка? Поэтому в наших речах преобладали страховочные «гипотетически», «вероятно», «допустим» либо проверенные, достоверные факты. Далеко мы в своих выводах не продвинулись.
Оставшись один, я много размышлял о словах Мириады. Было любопытно, что случится, произнеси я реплику на чужом, неведомом мне языке? Претворятся ли в жизнь слова, чей смысл не понимаешь? А фигурки, не издающие никаких звуков (кроме постукивания, когда их встряхивают в мешке)? Наконец, почему конкретные слова обозначают конкретные вещи?
Еще я размышлял о богах, населявших землю задолго до людей, – человеческим языком они не владели, однако обладали колоссальной силой. Допустим, язык – не источник могущества, а один из его инструментов. Допустим, Древние просто-напросто пользовались другим. Но каким? И почему язык по-разному (как мне ошибочно виделось) действует на нас с Мириадой и на обосновавшееся неподалеку от меня племя? Казалось бы, ответ очевиден:
