лишь досадная помеха, и похищает Леру на медленный танец.
«Ох, ты быстр, как хорь, мистер Поэт! – напрягается Клим. – Только и остаётся теперь поразмыслить о том, что иногда приятно лицезреть своего партнёра, так сказать, из партера… Как любимая движется в танце… Хм! Но только иногда…»
Клим возвращается в реальность, осматривается и замечает, что оказывается, в ресторане звучит хорошая музыка (Геворк – большой знаток не только по кулинарной части), а вокруг веселятся люди, многие из которых за последние три недели успели стать приятелями. Он поднимает руку, чтобы поприветствовать одних, кивает другим, подмигивает третьим. Удивившись, что фужер пуст, он ищет глазами официанта, чтобы попенять тому, но, передумав, направляется к стойке бара.
Восполнив вино, Клим перехватывает взгляд Генриетты Палны и приветствует её, слегка приподняв бокал. Генриетта Пална вальяжно располагается в своём любимом старинном кожаном кресле, разбросав у подножия многочисленные юбки тяжёлого парчового платья. Тёмно-бордовое одеяние разбрасывает блики и отражается в хрустале и фарфоре. Генриетта Пална, как всегда, пьёт грузинский чай и тянет свою единственную за вечер сигарету через длинный и тонкий старомодный дамский мундштук. Она сдержанно, как и подобает настоящей аристократке, кивает фотографу, который неделю назад выполнил её портрет в традициях фотомастерских царской России. И даже любезно колеровал в сепию.
Раскрасневшийся Валентин бережно держит Леру за талию. Его пальцы беспрепятственно ощущают волнующую плоть сквозь влажную ткань сарафана. Темп танца замедляется, и Лере начинает передаваться возбуждение Валентина, обильно приправленное табачно-коньячными ароматами. Она притягивается к нему, потом, спохватившись, пытается отстраниться, но ставшая требовательной рука всё настойчивей прижимает её фигурку к блестящей пряжке ремня. Перевозбуждение от насыщенного событиями вечера сменяется лёгкой паникой. Лера ищет глазами мужа и не находит его. Валентин вдавливается в неё всё неистовей и вдруг ослабляет хват.
– Лера, – говорит он ей в ухо, – вы – это всё, что есть у меня светлого в этом кургузом городе, который поработил мою жизнь, окружив своими сооружениями. Вы – и сила моя, и слабость. Вы – мой сон и моя явь. В вас кроется тайна моего соревновательного императива, поскольку вы – единственный персонаж, лучше которого я никогда не смогу создать сам. Я безнадёжно болен вами и преисполнен любовью к вам. Скажите же теперь, прошу вас, как я должен поступить, чтобы не оскорбить вас? Чтобы убедить вас в своей искренности… Чтобы быть рядом с вами… Чтобы…
– Тсс! Ни слова больше! Эти строки напоминают мне маленькую поэму, которая посвящена не мне. Просто напишите её. И это будет шедевр. Распорядитесь своим даром бескомпромиссно, без поправок на жару и головную боль. Русская культура всецело в ваших руках. Вы очень талантливы, умны, красивы, волнительны и даже восхитительны. Может быть, я даже увлечена вами, но…
– Не
