обоим в равной степени принадлежало мое сердце. Тревога за вас рассеялась, как только я увидела вас в ложе вашего брата и поняла, что вам не грозит опасность. Что же касается «голоса», который предупредил меня, что будет присутствовать на спектакле, я за него боялась. Да, я действительно боялась, как будто он был обычным живым существом, которое может умереть. Я говорила себе: «Господи! А что, если люстра раздавит его?» Я находилась на сцене и была настолько потрясена, что собиралась бежать в зал и искать его среди мертвых и раненых. И тут я сообразила, что, если с ним не случилось ничего страшного, он должен уже быть в моей гримерной, чтобы успокоить меня. Я метнулась туда, но «голоса» там не было. Захлебываясь слезами, я затворила дверь, умоляя его откликнуться, если он жив. «Голос» не отвечал, но внезапно до меня донесся протяжный вибрирующий звук – звук, до боли знакомый. Это был плач Лазаря, когда, повинуясь голосу Иисуса, он начинает приподнимать веки и вдруг видит свет дня. То был плач отцовской скрипки. Я сразу узнала смычок Даэ, тот самый звук, Рауль, который мы, застыв на месте, слушали на дорогах Перроса, тот чарующий звук, который мы слышали в ту ночь на кладбище. А потом невидимый инструмент издал торжествующий возглас опьянения Жизнью, и наконец послышался «голос», он запел ключевую, парящую над всем тему: «Приди и поверь мне! Верующие в меня оживут! Спеши! Ибо не умрет тот, кто верит в меня!» Не знаю, как передать впечатление от этой музыки, которая воспевала вечную жизнь в тот момент, когда рядом с нами отдавали Богу душу те несчастные, что были раздавлены ужасной люстрой. Мне показалось, что «голос» требует, чтобы я встала и пошла за ним. Он стал удаляться, я последовала за ним. «Приди и поверь мне!» Я верила ему, я шла все дальше, и – о, невероятно! – моя гримерная удлинялась… удлинялась… Очевидно, сказался эффект зеркал, потому что я двигалась к зеркальной стене. И тут я поняла, что нахожусь уже за пределами своей комнаты, не в силах осознать, как это произошло.
Рауль резко прервал девушку:
– Как! Вы сами этого не поняли? Кристина, Кристина! Как же можно грезить наяву?
– Я не грезила. Я очутилась за пределами моей гримерной непонятно как. Вы как-то вечером видели мое исчезновение, друг мой, может быть, вы объясните мне это, а я не могу. Скажу только, что я подошла к зеркалу и не увидела его перед собой, я стала искать его, шагнула вперед, но его не было, и гримерная тоже исчезла. Я оказалась в каком-то сыром темном коридоре… Я испугалась и стала кричать…
Вокруг все было черно, только вдали светильник слабым красноватым отблеском освещал угол стены, где коридор делал поворот. Я крикнула. Мой крик повис в темноте, поскольку пение и скрипка умолкли. И тут неожиданно во тьме чья-то рука опустилась на мое запястье. Вернее, нечто костлявое и ледяное уцепилось за мою руку и больше ее не отпускало… Я крикнула. Чья-то рука обхватила меня за талию и приподняла. Какое-то время я отбивалась в неописуемом ужасе, мои пальцы скользили по влажным каменным стенам, совершенно
