style="font-size:15px;"> Опамятовался он, взял себя в руки и стал спокойно взвешивать всё, когда оказался с малым отрядом стрельцов далеко от Новгорода, в какой-то глухой деревушке. Там их и отыскали посланцы из Новгорода, от Семёна Куракина. Они принесли весть, что митрополит Исидор успокоил горожан и всё, к счастью, обошлось.
Дурно стало тогда ему за это малодушное бегство, нелегко было возвращаться назад в город. И он смерил окольничего таким взглядом, что Колычев с Огарёвым тут же исчезли куда-то: не то подались к Вору, не то дальше – к шведам. А Татищев-то ничего – вернулся в Новгород.
И возненавидел он его за это унижение: стал во всём подозревать, норовил уличить во лжи, в измене. Тут сам чёрт-то возьми и выскочи… К городу подступил Кернозицкий из Тушино. И Татищев пристал к нему, к князю Михаилу, стал проситься выйти против того с полком. А тут ещё подвернулся дьяк Телепнёв и шепнул ему, что слушок прошёл: задумал-де окольничий сдать новгородское войско воровскому пособнику, поэтому и рвётся за стены… Собрал князь Михаил служилых на площади и объявил им о том, отдал окольничего на их торопливый суд. Но не подумал он, что всё так круто выйдет. Хотел он только истину прояснить да измену вывести, если выявится.
Служилые погорячились – растерзали окольничего тут же на кусочки. Уж больно тот засел у них в печёнках: из-за своей жадности немало их пограбил; чего только не отнял у них, тащил, как паук, всё на свой двор. Вот и посчитались они с ним…
Потрясло это тогда князя Михаила, и больше, чем укоры митрополита за неправедный скорый суд, невинную смерть. Как оно потом и выяснилось… Вот с тех пор он и стал осторожничать: боялся показать волю, ворочался осмотрительно, когда осознал обратную сторону своей силы…
– Сын мой, я отпускаю твой этот грех! Татищев встретится с тобой и не найдёт он в сердце зла: та распря умерла здесь с вами…
– Спасибо, отче… Ты снял камень с моей души…
Протопоп Корней причастил его, присел рядом с постелью и зашептал молитву на исход души.
Ночью князь Михаил скончался. И на дворе Скопиных поднялся вой. С воплями и причитаниями дворовые плакальщицы стали драть на себе волосы и царапать лицо, скорбя вместе со старой княгиней.
Елена Петровна же заголосила над сыном: «Ох! Да говорила же я тебе, родимый мой соколик: не езжай на Москву златоглавую!.. Чёрны души на Москве и завистливы! Уж кого невзлюбят – поедом едят!..»
Только теперь до неё дошёл весь ужас того, что случилось и что она осталась и без мужа, и без сына, одна-одинёшенька на белом свете.
А рядом со смертным ложем князя Михаила хлопотали лекари над молодой княгиней, тут же упавшей в обморок.
Придя в сознание, Александра заголосила, запричитала вместе со свекровью, как простая русская баба.
Вопли снохи подхлестнули Елену Петровну. Она вскинула к потолку руки и, будто призывая кого-то в свидетели или проклиная, вскричала: «Она, змея Екатерина, испортила мне на крестинах сына!» – схватилась за
