style="font-size:15px;"> Я посмотрел на него. Вера была в эскадре Леонида. И детей у Ромеро не было, он не мог говорить о своих детях.
Он шагал рядом со мной, подчеркнуто собранный, жесткий, до краев наполненный ледяной страстью, он с чем-то яростно боролся во мне, а не просто разговаривал. Таким я видел его лишь однажды – когда он пытался завязать драку из-за Мери.
Я сухо сказал:
– К сожалению, должен ответить вам общей формулой. Мы будем сражаться яростно и самозабвенно, жестоко и до конца, Павел. Но не за своих детей и жен, даже не за одно человечество – за всех разумных существ, нуждающихся в нашей помощи.
Я был уверен, что он обидится на такую бесцеремонную отповедь, но он вдруг успокоился. Если и был среди моих друзей непостижимый человек, то его звали Ромеро.
Звездные полусферы в салоне пылали так, что глазам становилось больно. Красные, голубые, фиолетовые гиганты заходились в неистовом сиянии, а среди этих небесных огней сверкали искусственные, их было больше двухсот – зловещие зеленые точки, пылающие узлы сплетенной для нас паутины. Оранжевая была в неделях светового пути, она казалась горошиной среди точек. Я хмуро любовался ею.
– Начинаем! – сказал я.
– Начинаем! – отозвались Осима и Петри. Маленький космонавт молчал. Я уловил его скорбный взгляд: он смотрел на два звездолета, неподвижно висевшие в черной пустоте неподалеку от «Волопаса». Я до спазма в сердце понимал боль Камагина – она была иной, чем у его товарищей.
Этот человек, наш предок, наш современник и друг, командовал фантастически совершенным кораблем – в самых несбыточных своих мечтах он и представить такого не мог. Мы были, в конце концов, в своем времени, а он перешел границы, определенные обыкновенному человеку. И сейчас он собственным приказом должен был уничтожить изумительное творение, которое ему вручили.
Наши взгляды встретились. Камагин опустил голову.
– Начинаем, – сказал и он. Голос его был нетверд.
Теперь медлил я. Оставалось отдать последнее распоряжение: «Приступайте к аннигиляции!» Я не мог подвети черту так просто, двумя невыразительными словами. И не потому, что внезапно засомневался. Другого решения не было: только уничтожение двух кораблей еще могло спасти нас. Я бы солгал, если бы сказал, что в тот момент меня тревожила собственная наша судьба: мы свободным решением избрали этот рискованный путь, неудачи, даже катастрофы, были на нем возможностями не менее реальными, чем успех. Я думал о том, что будет после того, как нас, запертых по эту сторону скопления, не станет. Ответственность за судьбы находившихся вне Персея звездолетов с меня никто не снимал – хоть формально, но я еще командовал флотом.
– Насколько я понимаю, вы собираетесь объявить миру ваше завещание? – уточнил Ромеро, когда я рассказал, о чем думал. – Не рановато ли, адмирал?
– Завещание – рановато. Но подвести итог нашим блужданиям в Персее – самое время.
Мысль моя сводилась к следующему. Вражеский флот не подпускал нас к одинокой планетке и, удирая, утаскивал ее с собой. Почему они
