я слышал подобную историю, – пробормотал Пётр Петрович.
– Вполне возможно, что я видел отражение римского гражданина в витрине той палатки, когда был маленьким, – задумчиво произнёс Сашка. – Да-да, припоминаю, точно видел, но, в силу возраста, не придал этому значения.
– А я помню разбитое стекло на этом самом месте, – заявил Михаил Иванович. – Даже один раз порезался об него. Вот шрам до сих пор остался, – и он задрал штанину на левой ноге, показав публике тонкий белый след на коже.
– А я однажды разговорился о погоде с тем армянином, – вспомнил Петрович.
– А я покупал сигареты у ловкого молдаванина! – воскликнул Михалыч.
– А тот таджик – мой дальний родственник! – крикнул Митрич.
Так, мало-помалу, все обитатели стекляшки доказали свою причастность к городской легенде. Но дальше всех пошёл Катулл Александрович:
– А римский гражданин – это я.
– Как так? – оторопела публика. – Ведь столько лет прошло, вы тогда ещё мальчишкой были, когда вся эта история началась!
– Очень просто, – сказал Катулл Александрович. – Это моё воплощение, моё материализовавшееся самосознание, моя совесть, мой дух. Неважно, где в тот момент находилось моё молодое физическое тело; главное, что моя духовность уже начала своё странствие под лучами вечного солнца. И она уже тогда начала бороться с несправедливым оболваниванием населения, с нерегламентированной идиотизацией потребителей.
Алкаши не нашлись, что на это ответить, но сама идея, что Катулл Александрович мог быть мифологическим персонажем, им понравилась. Это надо было обдумать. За это надо было выпить.
Возможно, именно эта мифологичность образа Катулла Александровича дарила ему негласное превосходство над остальными, притягивала к нему людей и вызывала их невольное восхищение. Вся фигура седого пенсионера, носившего современную одежду, излучала древнее достоинство, уверенность в победе могучей правды. Вокруг Катулла Александровича всегда вертелось множество людей, ловивших каждое его слово: так повелось ещё со времён его работы в институте, когда он выступал перед нерадивыми студентами. Правда, Катулла Александровича иногда терзали смутные подозрения, что студентам были нужны вовсе не его мысли, а его подпись в зачётной книжке, но он с филологической увлечённостью продолжал обстреливать молодняк парадоксами, цитатами и афоризмами, выставляя напоказ свою эрудицию. Теперь же, вместо только начинавших взрослеть людей, перед ним стояли сложившиеся столпы маргинального общества, королёвские уличные философы, у которых не было никаких корыстных целей и которые искренне восхищались Катуллом Александровичем.
Давайте полюбуемся на них, пока в Королёве наступила негласная сиеста. Пётр Петрович, в распахнутом жилете, медленно потягивал светлую жидкость и крякал от удовольствия, щурясь на осеннем солнце. У его ног удобно расположился
