больше не качало, а изорванная одежда вроде бы успела высохнуть.
Грудь сдавило спазмом, и изо рта хлынул поток солёной воды. Ним с трудом перевернулся на бок, заходясь в кашле. Рёбра прострелила боль, но всё-таки Ним был рад: он жив.
Море успокоилось, безмятежная рябь серебристых волн не казалась сколько-нибудь опасной, и с трудом верилось, что ещё недавно эти самые волны погубили целое торговое судно. Ним повернул голову, не обращая внимания на стучащую боль в висках. Он лежал на каменистом берегу, а чуть поодаль темнел перелесок, состоящий из молодых елей и осин.
Ним ощупал свои руки и ноги – на первый взгляд они остались целы, только с правой стороны одно из рёбер болезненно отозвалось на прикосновение.
Язык распух и присох к нёбу, в животе тянуло от голода. Ним с трудом поднялся, прижав руку к больному месту. Голова тут же закружилась, в глазах потемнело, но он рассудил, что не может и дальше просто лежать на голых камнях. Может, удастся отыскать ручей и напиться, а если нет, то после грозы на земле и среди камней блестели лужи – сойдёт на худой конец.
Каменистое побережье и лес выглядели совершенно дикими, и не было похоже, что поблизости когда-либо жили люди. Нима начала бить крупная дрожь от усталости, холода и страха. На его счастье, действительно неподалёку бил ключ – совсем тоненький и слабый, но его хватило, чтобы напиться и умыться.
– Как это глупо: выжить в такую бурю и погибнуть в глухом лесу, – буркнул Ним, стараясь хоть как-то себя приободрить. Холодные капли стекали по шее под рубаху. – Если Морской Хозяин меня пощадил, может, и лесные твари помилуют?
Ним сделал шаг на нетвёрдых ногах. Сгущались сумерки, и ему было отчаянно страшно от мысли, что придётся провести ночь в тёмном лесу. Кто знает, на сколько вёрст тянется эта чаща? Кто скажет, что за чудовища встретятся ему там? Но вряд ли будет благоразумнее остаться на пустынном берегу. Отец говорил, что лес может спрятать и прокормить, если вежливо попросить его об этом. Ним и сам помнил, как приносил домой корзины, полные нагретых солнцем ягод и золотистых орехов, когда они с семьёй ещё жили в селении на Перешейке. Только их лес был светлым и приветливым, а здесь даже хилые молодые ёлки так яростно цеплялись друг за друга кривыми веточками, будто во что бы то ни стало не хотели пускать чужаков на свои земли.
Ним нарисовал пальцами у себя на груди круг – защиту Золотого Отца, а потом, подумав, добавил ещё и треугольник Серебряной Матери. Сумерки – странное время, никогда не знаешь, кому лучше помолиться.
Ним хмыкнул: он никогда не верил в Господина Дорог, но знал, что здесь, в Княжествах, у него часто просят благословения. Просить помощи у того, в кого не веришь, – удел трусов и сдавшихся. Трусом Ним никогда себя не считал, но допускал, что скоро может сдаться.
Он пригнул голову и шагнул под хвойные лапы. Ним где-то слышал, что лесовые не тронут, если вывернуть одежду наизнанку, а левый ботинок надеть на правую ногу, но не стал ничего делать. Обувь он потерял почти
