понять опасность, которой подвергаю себя, рискуя быть замеченной, и Сирилу приходилось что-нибудь придумывать, чтобы меня не нашли. Сначала его сказочка про привидение считалась шуткой, но потом воображение артистов разыгралось на полную.
Теперь я тщательно слежу за тем, чтобы не оставлять следов своего существования. За исключением Эмерика, много лет никто не замечал меня, но легенда о Призраке Оперы живет в странных звуках и внезапных сквозняках ветшающего здания.
Может, добавить в память Амаду что-нибудь вроде такого привидения? Жуткую тварь из теней и ужаса?
Я воображаю Сирила, укутанного во тьму, бледноликого, незрячего и клыкастого. Изо всех сил сосредоточившись на придуманном образе, я выдыхаю его в воспоминание, перекрывая Сирила, каким его помнит Амаду.
Ничего не слушается. Черно-белый Сирил не изменяется. Улыбка его не исчезает.
Я так хочу, чтобы Сирил был доволен, чтобы он гордился мной! За всю жизнь у меня не было никого ближе, чем он, он был моей семьей, практически отцом. У меня разрывается сердце при мысли о том, что я разочарую его теперь, когда он вот-вот позовет меня помочь ему в каком-то серьезном деле.
Я собираю все крохи силы, какие только могу найти, и пропихиваю жуткое чудовище в разум Амаду. Сперва лицо Сирила из воспоминаний лишь слегка мерцает. Я стискиваю зубы до боли в челюстях. В груди разгорается пламя, и я подкармливаю его, пока оно не начинает полыхать во всем теле, в каждой кости.
Сирил из воспоминания обращается тенью. Глаза его превращаются в зияющие бездонные провалы. Кожа бледнеет. Рот распахивается, сверкают зубы.
Края размытые, а седина Сирила виднеется там и тут, но у меня получилось. Это все еще он, его можно узнать, но детали, которые я добавила, превратили его в жуткого демона из ночных кошмаров.
Я проигрываю воспоминание заново. В этот раз, когда Сирил подходит с багетами, страх, который я вдохнула в сцену раньше, оживает. Я наполняю другие воспоминания, ведущие к настоящему, тем же образом. Вскоре то, что когда-то было просто воспоминанием о добром господине, который решил покормить забытого ребенка, превратилось в видение злодея, который заманивает беззащитного малыша в свое логово.
Песня Амаду обрывается криком, который дергает меня так, будто желудок вытягивают через пупок.
Я распахиваю глаза и вижу, что Амаду рвется прочь от Сирила. Он с воплем лезет через стол, слезы обращают корку на его щеках в жидкую грязь, и ныряет вниз, задев по пути ногой несколько бутылочек с эликсиром. Флакончики падают на пол и разбиваются, забрызгивая штанину Сирила золотом.
Я вытираю потные ладони об юбки и поворачиваюсь к Сирилу, пытаясь изгнать из памяти широко распахнутые от ужаса глаза Амаду.
Сирил сияет.
– У тебя получилось, – шепчет он, хлопает разок в ладоши, а потом в два стремительных шага длинных тонких ног подходит ко мне и заключает в крушащее ребра объятие. – Я не сомневался, что получится.
Я
