назад внутри произошел пожар, не напоминало ничего. Фасад перекрасили, выбитые рамы застеклили, даже лепнина, что той ночью сыпалась, словно каменный град, выглядела как новая. Дом снова стал прежним, таким, каким я запомнил его в день переезда. Только вот я сам прежним стать не мог. Вся моя жизнь сгорела за одну ночь, прямо в неразобранных коробках.
Я достал из кармана сложенную вчетверо пожелтевшую газету, открытую на развороте с пожаром, и едва сдержался, чтобы не смять ее в кулаке. «Неосторожное обращение с огнем младшего из сыновей привело к трагической гибели известной в городе художницы». С фотографии на меня глядела вся его семья. Журналисты в статье выражали соболезнования, неравнодушные готовы были скинуться деньгами, только вот о моей маме и Лор – ни слова. Словно нас и не существовало, хотя квартира этажом выше, в которую мы въехали в тот день, сгорела полностью. Люди, которых я любил, превратились в пепел. Но самое главное – даже воспоминания о них никто не стал хранить. Я мог умереть тогда – задохнуться в дыму, попасть под огонь. Мог погибнуть от голода, когда из приюта сбежал, – но я все еще жив. И эта мысль не давала покоя. Потому что смерть никого не отпускает просто так.
Я медленно поднялся по ступенькам. Пригладил ладонью волосы и позвонил в первую попавшуюся квартиру. Дело оставалось за малым – прикинуться другом младшего из Лавантов и узнать, куда они переехали. Вдох-выдох, улыбка на лицо. Стараться вести себя спокойнее.
Все получилось с третьей попытки. Пожилая женщина, живущая на одной площадке с погорельцами. Она позвала на чай, потом долго трепалась, но я покорно ждал и улыбался, иногда придумывал глупые истории из школьной жизни, «вспоминая» мнимую дружбу с Ником. Спустя полчаса она наконец выдала мне их новый адрес. В этот момент я подумал, что накопленных денег не хватит даже на билет. План созрел быстро. Я попросился в туалет и, пока хозяйка сидела в гостиной, обшарил карманы и вытащил из сумки кошелек.
На следующий день я несся сквозь Лондон во весь опор – меня искали. Полицейские сопоставили портрет вора с моей характеристикой из приюта, и теперь у меня на хвосте был весь чертов Скотланд-Ярд. Я прятался в подвалах, обходил стороной центральные улицы, залезал на крыши, чтобы переждать время до отправления поезда, но не учел, что старуха сообщит полицейским то, о чем я так усердно расспрашивал. Меня взяли на вокзале. Привезли куда-то в глушь и бросили в закрытой комнате.
«Военная академия? Вы уверены? Лучше уж Эдмундс, чем тюрьма», – услышал я по ту сторону двери. Спустя секунду она распахнулась, впуская высокого статного мужчину. Максфилд, черт бы его побрал, уже тогда вел себя нетипично. Вывел меня на улицу и оставил одного. Беглого преступника. Кто так делает вообще? Даже бежать расхотелось, ей-богу.
Единственная фраза, которую полковник мне тогда сказал: «С нами поедет моя дочь. Тронешь хоть пальцем – убью». И поэтому самое первое, что я сделал, оказавшись рядом с ней на заднем сидении машины, – взял за руку. На удивление, Виола не выдернула ладонь, а наоборот, так крепко схватила меня, что освободиться я смог бы разве что сломав себе запястье.
– Ну и куда мы теперь? –
