взять силой. Или она сама этого хочет? Только не признается в своем желании ни другому, ни самой себе?
Мне довелось видеть в одном музее картины девятнадцатого века, изображавшие белых рабынь в арабских или турецких гаремах. Колонны, мрамор, атласные подушки, веера, обнаженные женщины в обольстительных позах, томные взоры. Дешевка, думал я. Может, женщина, спускающаяся по лестнице и идущая мне навстречу, тоже дешевка? Не знаю. Сочетание насилия и соблазна, непокорности и готовности отдаться смущало меня. Это была та сфера, где мне никогда не доводилось соприкасаться с женщинами. Это совершенно расходилось с моим тогдашним представлением об Ирене Гундлах. Или я тогда ничего не понял?
Мне не хотелось думать об этом. К счастью, у меня была с собой книга, бутылка красного вина. Я не люблю романов, предпочитаю книги по истории. Все-таки реальные события – это нечто иное, чем людские фантазии. Когда мы учимся у истории, то учимся на реальных событиях, а не на выдумках сумасбродов, пусть даже гениальных. Тот, кто считает, будто романы интереснее истории, просто не способен напрячь собственное воображение и представить себе реальное историческое событие: Цезарь любит Брута как сына, а тот закалывает его кинжалом; ацтеки вымирают от болезней, завезенных белыми, даже не успев сразиться с ними; женщины и дети из наполеоновского обоза, которых втаптывают в снег при Березине или сталкивают в ледяную воду. Трагедии и комедии, удача и невезение, любовь и ненависть, ликование и скорбь – история щедра на все. Романам не дано быть щедрее.
Я читал об истории Австралии, об арестантах-кандальниках, о переселенцах, о компаниях, осваивающих новые земли, о золотоискателях и китайцах. Сначала аборигены гибли от заразных болезней, позднее их истребляли и наконец у них начали отбирать детей. Это делалось из благих намерений, но принесло много горя и родителям и детям. Как говорила моя жена, противоположностью добра является не зло, а благое намерение, чему она находила множество подтверждений. Зато противоположностью злу служит не злое намерение, а добро.
Как и предсказывал Гундлах, на следующий день в офис явился Швинд. Он пришел прямо от Гундлаха, сел в кресло перед моим письменным столом, понурив голову и сцепив руки. Он молчал до тех пор, пока у меня не лопнуло терпение. Но и заговорив, он не поднял голову и не расцепил рук.
– Когда я пришел к Гундлаху, картина висела на стене. Я показал ему исправленные места, он осмотрел их, похвалил работу. Потом достал складной нож, открыл его, провел по холсту, закрыл нож и положил его в карман. Я мог бы остановить его, так как он сделал свое дело без спешки. Но я был словно парализован. Потом он с улыбкой сказал:
– Ну, это вы быстро исправите. – (Он был прав, порез был небольшой и сделан там, где написана лестница.) – Но покой вы обретете лишь тогда, когда вернете себе картину, а я верну
