света и спускающиеся куда-то под воду. Все это загадочно пересекается с сумрачным миром их младенчества – парной клоакой Хитровки, толстостенными арками и низкосводчатыми потолками старой Москвы.
– А в лагуне, между камней, в прозрачной воде живут маленькие крабики, – оборачиваясь к Боте и улыбаясь, говорит Камиша. – Они, как и ты, очень любят покушать. Едят же очень смешно – садятся за камушком, как за столом, растопыривают клешни-локотки и эдак деловито отправляют в усатый рот кусок за кусочком…
Атя рассеянно трется нежной щекой об исхудавшую кисть Камиллы и думает о чем-то своем – жизнь крабиков не занимает ее.
Ботя же, наоборот, слушает очень внимательно – с тех самых пор, как дед Корней носил близнецов в коробе на грибную добычу и пускал ползать в траве на лугу, мальчик – тщательный наблюдатель и исследователь жизни природы.
Увы! – насельников Синих Ключей его наклонности радовали ничуть не больше, чем неистребимое воровство Ати.
Ботя ловил бабочек и мух, отрывал им крылья и ноги, а потом пытался собрать и приставить все обратно, носил жуков и пауков в коробочках, часами наблюдал за земляными муравьями, насыпая к их ходам то сахар, то соль, то соду и следя за поведением насекомых. Как-то нашел мертвого скворца, вскрыл и аккуратно, на дощечке разложил все его внутренности. Камиша, когда увидела эту дощечку и поняла, что именно перед ней находится, упала в обморок, а когда очнулась, у нее от удара об пол открылось кровохарканье, которого до того уже месяцев пять как не случалось. Ботя, сообразив, что натворил, плакал навзрыд, стоял на коленях на горохе, который сам же себе и насыпал, целовал Камише ноги и руки, умолял о прощении и говорил, что больше никогда-никогда так делать не будет.
Добрая Камиша сразу поверила и простила мальчика, но уже через неделю Ботя распотрошил Камиллиными маникюрными ножничками большую прудовую улитку, а после ходил по усадьбе и, улыбаясь завороженной медленной улыбкой, рассказывал всем подряд (даже, жестами, глухонемой Агриппине), что внутри у большой улитки были вот такусенькие маленькие улиточки. Конюх Фрол слушал заинтересованно, ковыряя ноздрю темным пальцем, Груня попросилась поглядеть, как это выходит, служанки плевались, и в конце концов огородница Акулина знатно отходила мальчика веником, «чтобы дурь из головы-то повылезла».
Любовь Николаевна, которой, естественно, во всех подробностях докладывали о Ботиных «подвигах», даже решилась посоветоваться на эту тему с профессором Рождественским.
– Любовь Николаевна, но вы же знаете, я – отнюдь не специалист в воспитании детей…
– Юрий Данилович, когда-то вы моему отцу про меня самый верный прогноз дали, лучше, чем все другие светила, которые вроде бы на развитии детей стаю собак скушали. Потому не отпирайтесь понапрасну и скажите мне теперь
