а только я б на его месте подался обратно в Виргинию и показал бы новоизбранному полковнику, как люди воюют. Но Джон Сарторис не уходит в Виргинию. Он дуралей и трус. Только и способен рыскать да увертываться от янки, и вынудил их объявить за его голову награду, и теперь приходится ему усылать семью из края. В Мемфис отправлять; может, там вражеская армия о них будет печься, раз не хотят собственное наше правительство и сограждане…
Тут дыхание у дяди Бака кончилось – по крайней мере, кончились слова, и только тряслась еще запачканная жевательным табаком борода, и табачная струйка виднелась в углу рта, и палкой он размахивать не кончил. Я поднял вожжи; но заговорил капитан, по-прежнему глядевший на меня:
– Сколько у твоего отца теперь в полку?
– У него не полк, сэр, – сказал я. – Сабель пятьдесят, по-моему.
– Пятьдесят? – удивился капитан. – Пятьдесят? Неделю назад мы взяли одного янки в плен; он говорил, там больше тысячи. И что полковник Сарторис боя не завязывает, а угоняет лошадей.
Дядя Бак закатился смешком – немного отдышался уже, видно. Закудахтал, как наседка, хлопая себя по бедру, а другой рукой держась за колесо повозки, точно у него нет сил стоять.
– Вот, вот! Узнаю Джона Сарториса! Он добывает лошадей. А добыть самих янки – дело попроще; каждый дурак может. Вот эти двое сорванцов прошлым летом вышли из дому к воротам – и вернулись с целым полком янки, а лет им всего – сколько тебе, малец?
– Четырнадцать, – ответил я.
– Нам еще не исполнилось, – уточнил Ринго. – В сентябре исполнится, если будем живы-здоровы… Наверно, бабушка заждалась нас, Баярд.
Дядя Бак оборвал смех. Шагнул в сторону от колеса.
– Трогай, – сказал он. – Дорога у вас дальняя.
Я повернул мулов.
– И береги бабушку, малец, не то Джон Сарторис шкуру с тебя спустит. А не он – так я спущу! – Повозка двинулась вперед, и дядя Бак заковылял рядом. – Увидишь Джона – передай, пусть оставит лошадей на время и займется стервецами синебрюхими. Пусть бьет их без пощады!
– Передам, сэр, – сказал я. Мы поехали дальше.
– Счастье его, что бабушка не слышит, а то заставила бы вымывать рот мылом, – сказал Ринго.
Бабушка и Джоби ждали нас у компсоновских ворот. У ног Джоби стояла еще одна корзинка, прикрытая салфеткой; оттуда высовывалось бутылочное горлышко и черенки роз. Ринго и я пересели назад, на сундук, и Ринго снова то и дело стал оглядываться, приговаривая:
– До свиданья, Джефферсон! Здравствуй, Мемфис!
А когда выехали на первый загородный взгорок, он оглянулся и сказал тихо:
– А что как никогда не кончат воевать?
– Не кончат – ну и не кончат, – сказал я. И не оглянулся.
В полдень остановились у родника, и бабушка открыла корзинку, достала розовые черенки, подала их Ринго.
– Когда
