от очередной катастрофы с грилем или как он развлекает народ, присев за фортепьяно после пары дайкири в гостях у Тома Кадэхи. Представляла гостей у себя дома, когда Эд наконец разрешит потратить немного денег на обстановку: за столом толпа друзей, Джек Коукли хлопает в ладоши и театрально принюхивается к перечно-лимонному аромату гордо внесенного ею жаркого… А вместо этого она мрачно сидит в кресле в обществе потрепанных романов. И кресло-то у нее есть только потому, что мама застыдила Эда: ей, мол, негде нормально посидеть, когда приходит навестить дочь. Сидеть на обшарпанном диване мама категорически отказывалась. Диван им достался, когда Фил уехал в Торонто. Эд к подобным вещам относился равнодушно. Было бы где голову приклонить – да хоть на полу! Как будто телесные надобности – досадная помеха, а потребности души – иллюзия. Подлинной он считал только работу. Не работу вообще – когда Эйлин рассказывала, как прошел день, он едва слушал, – а свою драгоценную работу, свой грядущий вклад в развитие науки. Отправляясь на одинокую прогулку по ближайшим улицам, Эйлин оглядывалась от порога и видела согнутую над проклятыми бумажками спину. Эд от них не отрывался, даже чтобы помахать ей на прощание.
По этим улицам она гуляла когда-то с поклонниками – пройтись по Джексон-Хайтс считалось престижным. После киносеанса заходили в кафе-мороженое «У Джана» перехватить гамбургер и молочный коктейль, а потом очередной полный надежд юноша вел ее прогуляться по Тридцать седьмой авеню, прежде чем отвезти домой на метро. Иногда она тащила кавалера в какую-нибудь боковую улочку – не для того, чтобы пообниматься в укромном месте (хотя и это случалось), а просто полюбоваться на здешние дома, мечтая о том, что когда-нибудь и она будет в таком жить.
Иногда и сейчас к ней возвращалось это ощущение безграничных возможностей – тогда она бродила по улицам, пока это ощущение не пройдет и привычные кварталы не покажутся до странности чужими. Остановившись возле ресторана «У Артуро», Эйлин смотрела через окно, как обедают парочки или родители с детьми передают друг другу тарелки. Когда же она сможет вот так неторопливо обедать с Эдом, наслаждаясь идеально поджаренными гренками и разливающимся по телу приятным теплом от бокала красного вина? Неспешно выбирая в меню то или другое аппетитное блюдо? На такое всегда должно находиться время, иначе и жить незачем, считала Эйлин.
Необычно жарким весенним днем Эд сидел за столом в трусах и майке. Эйлин уже ненавидела этот письменный стол, тускло-коричневый, весь в пятнах и с ободранными ножками. Она знала, что от него не спастись, – он всюду будет следовать за ней.
Для Эда с этим столом было связано одно из редких счастливых воспоминаний об отце. Эд был тогда уже совсем взрослым. Отец, придя с работы, велел ему собираться, они вместе поедут в город. В чем дело, не говорил. Они приехали в контору «Чабба».
– В кабинетах было пусто, всю мебель как вымело, – рассказывал Эд. – Отец
