я силëн сполна.
Пусть предрассветный мрак яростен и сгущëн.
Если мы встретимся на
особенных фазах сна,
я прошепчу тебе: «Мама, пристань моя, весна…
Спасибо, что я улыбаюсь».
И я улыбнусь ещë.
Спасибо
Я сижу в предрассветном сумраке. Ты – напротив.
Твои крылья легки.
Мои же – медленны и неподъëмны.
Я пью чай пополам с тишиной и болью и, кроме
того, смотрю, как в окно опускаются листья – замёрзшие
мотыльки.
Я стараюсь держаться прямо, но губам под улыбкой тесно.
Неужели, Предивный, Тебе неизвестно,
как меня планомерно раскатывает тьма?
Что в моём королевстве
зима…
А в моём королевстве колосья не сжаты
и падают ниц от вьюги.
Витражи собора погасли. Приспущены флаги.
Каждый дом, как крепость, расправлен
в предчувствии битвы,
и у каждого в доме под рёбрами сердце без забрала
и без кольчуги.
А во мне ничего не осталось.
Ничего.
Кроме малой доли отваги. Монотонного шума крови в ушах
и молитвы.
От усталости глаз не поднять и веки стынут.
Но я знаю, беззвёздность пронзится багряным лучом
и в меня вольётся ветер с высоких гор.
Я пойму, что Ты рядом и что отныне
без заверений долгих и огненной клятвы
я не буду ни пленником, ни палачом…
Если будет рука Твоя над моим плечом.
В предрассветном пылу пахнет вереском, хвоей и мятой.
Я сжимаю в руках остывший цветной фарфор…
Боже мой, истинный и живой, воскресший, но прежде
распятый,
спасибо,
что Ты не спрашиваешь ни о чëм.
Возвращаясь из плаванья…
Знаешь, когда я, возвращаясь из плаванья,
говорю тебе «здравствуй»,
то это не слово, а белая ветвь сирени,
потому что оно рождено из солнечной боли странствий,
пульсации мышц, зазеркалья памяти
и яростных откровений.
Знаешь, только с тобой я до краëв наполняюсь явью
огненно и безвозмездно.
Я беру тебя на руки, сотканную из ветра,
тёплую, как ребёнок,
и чувствую каждым нервом, что если ты прекратишься
или тебя по крупице впитает бездна,
то я из горячего кремня продолжусь
в зазубренный рваный осколок.
Сердце пустыни – родник, оттого волнистый песок
на рассвете лучится мëдом,
и не вместишь, не обнимешь взглядом неизреченность дали.
Сердце
