навесил ему на глаза. Так уже было, когда он убеждал про чудеса запрещенной кибернетики, а теперь про чудеса баптиского Бога.
Лев ощущал себя одиноким и брошенным. Все, кого он знал, в его глазах оступались и сворачивали куда-то в сторону. Он все меньше ощущал связи с тем прошлым, которое его самого и выпестовало. Этот городишко становился все гадостней. И гадостней всего чувствовал себя он сам, возвышенный, обеспеченный семьянин из северной столицы, куда они и не мечтали попасть. А теперь не о чем и поговорить с теми, с кем прожил большую часть жизни. Хотелось вытащить оттуда, из недр прошлого себя самого и Мишу и Сашу, теми, кем он их помнил. Проходя темными слепыми переулками он вышел наконец к проспекту и заскочил в гастроном. Очереди уже не было, несколько запоздалых покупателей поджав губы оценивали залежалую колбасу под стеклянной витриной. Выцветшие фотокарточки из поваренной книги над стеллажами убеждали, как правильно сервировать пищу трудящихся, да под шампанское и, так ни разу никем не увиденную, травяную водку. По крайней мере Лев, охочий до редкого алкоголя, сколько не спрашивал, положительного ответа, где такую достать, так и не получил. Вдруг взгляд упал, а ноги подкосились. У прилавка стояла она. Лицо опухло, но глаза, хоть и безобразно накрашенные, узнавались, и отсутствие ямки над губой, чем она гордилась, придавало лицу королевские черты. Она его тоже заметила. Жгуче и выжидающе. Наблюдала как поступит. Он покраснел, все горело, неловко изобразил, что забыл что-то на улице выскочил из гастронома.
Когда, наконец, он остановился, было уже совсем темно. До дома тети Симы было недалеко, но он уже не торопился. Только часто-часто моргал и тяжело дышал. Медленно опустившись на скамейку, огляделся. Железнодорожная насыпь высилась поблескивая полированными рельсами. За ней, среди шепчущих деревьев, тянулись две девятиэтажки, поблескивающие золочеными домашними огнями, скрипящий фонарь гаражного кооператива, растянувшегося вдоль путей, холодными лучами поглаживал ржавую будку сторожа. За гаражами тускнели блочные двухэтажные бараки, завершавшие квартал. За спиной шелестела черешня, застывшая в прыжке из чьего-то двора прямо на дорогу. Слышалось только щелканье мотыльков, штурмующих плафон фонаря над головой и шелест полиэтиленовых пакетов, разбросанных на пустыре перед путями. Ему было очень страшно.
Воспоминания в голове смешались в кучу. Уютный запах ее квартиры, китайские гобелены, которые ее отец привез из военной командировки на восточной границе. Скрип писчего пера, шелест бумаги-промокашки. Первые встречи. Михаил, еще совсем юный, с жиденькой порослью над губой, с жаром и азартом рассказывающий как наши физики сделали кольцо, в котором сталкивают частицы и все это уже можно посчитать на большой машине. Всей компанией они собрались у Ермолаевой, после субботника. На улице нещадно бил дождь, а они согревались горячим чаем и коньяком, который достали из секретера, и заменили на чай, пока Кривошеев, тогда еще рубаха-парень, не заменит его на нормальный,
