мяч в этом сквере вместе с двоюродным братом Сашкой и другом из соседнего двора, Мишкой.
Комбинат скрывался за рядами тополей, вдоль шоссе, слева от затона. Сквер у проходной был увенчан памятным камнем, что именно здесь, когда-то стреляли в одного из лидеров революции прямо на манифестации. Никому уже не было дела до этого камня, сейчас на нем стояла банка импортного пива, а каких-то пару лет назад всегда лежали цветы.
– Ой, Лёва, вот так сюрприз. Здарова!
– Привет, Саша!
– Ну как там? Проходи, рассказывай! Галина как? Почему не приехала? Алексей работу нашел?
– Галя кандидатскую защищала, в командировку направляют, в обсерваторию, так что в следующем году. А Лёшку зашили мы, торпеду… Он же совсем запил, под себя начал ходить, а коммуналка же.
– Ой, ёшкин-матрёшкин, что же делается… Погоди. Пропуск? Здесь время впишите. Мехцех? Ага… Проходите. А что ж он так?
– Ну как… Все пережить не мог.
– А что ему переживать?
Лев скривился, словно что-то вспоминая, и, сделав усилие ответил.
– Да там, неважно. Слабохарактерный он.
– Леша то? Странно, ну ты продолжай. Эй, мужчина…? Вы куда? Пропуск есть? Пусть тот, кто вас вызывал пропуск и несёт, здесь комбинат.
– Санек в море уже ходит. На сухогрузе цветной металл вывозят, пока только в прибалтику, но молоток, магнитофон купил, помогает очень.
– Не захотел он все же во флот? Вот молодежь.
– Да какой сейчас флот. Смех один, а жить надо.
– Ай? Куда? В 7й цех… Не могу я выйти. Сами и спрашивайте. В канцелярии, да… Слушай, Лёва, работы много, дежурить же надо до утра. Будь другом…
– …Какую?
– Да обычную, пшеничную.
Лев брел в сторону от комбината. На душе было гадко. Солнце пряталось за тополями, окрашивая город в беспощадный бардовый цвет. По улицам тряслись автобусы с озлобленными уставшими людьми. Учителя с раскрасневшимися шеями красили забор школы, проклиная все вокруг и отклеивая прилипшие листья, рано опавшие из-за засухи. Спустившись по разбитой лестнице к набережной он свернул в центр. Между семинарией и музеем был небольшой хозяйственный двор шинного треста, где теперь расположилась церковь баптистов. Лев спросил Михаила. Женщина, с перекошенным параличем лицом, скрылась за крыльцом, шаркая запыленными резиновыми тапками.
Михаил изменился. Пожелтевшее лицо было покрыто морщинами и темными сосудами. Блестящие ясные глаза словно проваливались куда-то вглубь и, казалось, он силился успеть ими разглядеть больше, пока они окончательно не утонут в лице.
– Лева, здравствуй. Как давно мы не виделись.
– Здравствуй, Миша. Или как тебя теперь называть? Отец…
– Да брось, Лев. Рад тебя видеть. Надолго к нам?
