пилил соседям крупные дрова. Кому за деньги, кому так, в долг.
Несмотря на кипящую вокруг этого двора суету, здесь царила гармония и спокойствие. Через квартал, да так, что некоторые слова было слышно, товаровед ругался с шофёром из-за просроченных накладных для местного Хладокомбината, кому они теперь нужны и как списать, да и поддоны, растяпа, отдал, это дефицит теперь. В километре от двора, у междугородних касс хрипели голоса возмущённых пассажиров поезда, отправление которого задержали на целых 4 часа – на 35-м километре затеяли ремонт, а южные рейсы теперь стали ходить по республиканскому графику, никак и не вклинишь этот злополучный поезд.
Они приладили камень к точильной машине, разжали диск пилы и принялись точить зубья. Ветер с треском раскачивал тополя, листья которых поблескивали на полуденном солнце. Опавшие веточки уворачивались от солнечного зайчика, светившего из окна многоэтажки, через реку, и постукивали о уже забытый детьми полупрозрачный мяч. По крыше гаража деловито шла кошка. Визжала точильная машина. Потолок плыл перед глазами. Потолок? Почему потолок?
– Сосед?! Палыч, ты чего?! Я неотложку вызОваю!
Казалось, что он уснул и зубья пилы были досадным сновидением. Казалось, что сейчас он, как и вчера сидит у телевизора и размышляет. Что было, что прошло. Ему виделась жизнь, как эхо детских грёз. Тех самых, которые сейчас роятся в голове детворы со двора. С годами грезы становятся все тусклее, набирается опыт, как эти грезы реализовывать, они становятся все приземлённые, а жизнь все более предсказуема. Было страшно обидно, что он так и не понял зачем это все ему надо. Внуки уехали, дети с ним почти не разговаривали, денег не хватало. Все его бросили, да и он сам махнул рукой и отсчитывал дни. Десятилетия назад дочь пошла в театральный, а он был слишком мягок и согласился с её решением, а теперь жалел, еще больше, чем она. Да так, что втайне плакал, чувствуя себя виноватым. Помог ей поступить в студию при театре, а актриса она оказалась так себе. Он, как отец, не мог этого признать, ведь твоя же кровинушка, твоя дочь, не может она быть плохой. И вся жизнь у неё и сломалась, когда стало поздно он пытался ещё отговорить, а дочь на него ещё больше озлобилась. Живет теперь отдельно, в другом конце города, работает в мясном лабазе, и к нему приезжает раз в месяц, забрать пенсию и прибраться. Иначе соседи будут думать что совсем плохая дочь, кому эти разговоры нужны.
– Ну вот, Николай Павлович, здесь вас и положим… Ремонт недавно и сторона не солнечная, в глаза не будет светить. Еще лучше, чем в боксе.
Каталку, два раза ударив о косяк, все же вкатили в палату. За происходящим безучастно наблюдали другие пациенты.
– Вика… Бок…
– Ничего страшного, поте́рпите. Поте́рпите! Давайте приподнимемся и в койку… Вот так… Голову выше. Выше, говорю!
Штукатурка на потолке была растресканная, стены в ржавых потеках. Четыре квадрата солнечных зайчиков покачивались, представляя причудливую картину.
– Ну
