мне, что мысли о брюкве и костях тебе даже в голову не придут.
– Иной раз я смотрю на то, как ты придумываешь рифмы, разглядывая больного, и не понимаю, кто ты у нас больше: лекарь, поэт или князь?
– Эх, Цинта, – усмехнулся Альберт, – я поэт по призванию, а лекарь по недоразумению! Ну а князем я уже сто раз просил меня не называть.
– Не знаю насчёт поэта, но лекарь из тебя получился бы хороший.
– А ты, таврачья твоя душонка, хочешь сказать, что он не получился? – рассмеялся Альберт.
– Почта с утра пришла, – Цинта положил на стол тонкий конверт. – Одно письмо, и весьма странное.
– Письмо как письмо, чего в нём странного? – спросил князь, разламывая печать.
– Чутьё мне так подсказывает, – вздохнул слуга, полируя стол рукавом ошанки.
– Ох уж это твоё чутьё…
– А подушки зачем подрал, мой князь? Перья теперь везде!
– Это не перья, а снег на Голодном перевале, на котором я чуть было не замёрз весной, когда сдуру поехал короткой дорогой в Лисс. Как ещё было дамам показать мои мытарства?
– Дамам? Можно подумать то были дамы! Дамы – по десять ланей за ночь! – снова принялся причитать слуга. – А денег-то у нас совсем нету, мой князь, только то и осталось, что я выручил за мазь от коросты, румяна и укропный настой от колик, и из тех ты уже половину спустил на шлюх. То есть, на дам!
– Да замолчи ты уже! Хватит стенать. Я обещал сделать мазь от ревматизма леди Карлайд, а её мужу поставить пиявок, так что разживёмся деньгами к вечеру.
– Пиявки – это хорошо, надо только до обеда за ними сходить, пока солнце ещё не высоко. А для мази что понадобится? А то у нас и масла-то чуток осталось, и прополиса, – но вопрос так и повис в воздухе, потому что Альберт его не слушал, а полностью погрузился в чтение.
Цинта подхватил поднос и шагнул за порог. Но не успел и двух шагов сделать по лестнице, как в камине полыхнуло жаром, ухнуло в трубу так, что, заплясали чашки на столе, опрокинулся пустой кофейник и подсвечник с грохотом рухнул на пол. В комнате запахло грозой. Волна силы едва не сбила Цинту с ног, смела каминные щипцы, бутылки, огарки свечей и, подняв с пола облако утиных перьев, выплюнула их в окно, хлопнув в такт ставнями.
Цинта даже присел от неожиданности, а потом, сотворив охранный знак, проворно развернулся на пятках и замер на пороге с вопросом:
– Что случилось?!
Князь стоял в центре комнаты и застывшим взглядом смотрел на письмо.
– Отец умер, – ответил он, зло усмехнувшись и, смяв бумагу одной рукой, швырнул её в камин.
Огонь, словно поджидая хрупкий листок, вспыхнул яростно и сожрал его с неистовой силой, выдав фонтан синих искр. А затем, сплясав победный танец, пламя тут же угасло, в мгновенье ока превратив бумагу в прозрачные нити пепла. И в тот же мгновенье лицо князя преобразилось, куда делась похмельная лень и меланхолия, брови сошлись на переносице, серые глаза заблестели,
