время испытывал со сном проблемы. Он не соврал, когда упомянул про жмуров. Уже, как с месяц ночные сеансы заполонили мертвецы.
Заправляя футболку в брюки, Фаза зашел в «сральню». Увидел того, кого, собственно, и ожидал там увидеть. У окна, стоял худосочный, в черной футболке, в трениках, босой Пижон и щурился на яркий свет.
– Топай спать, урок окончен, – буркнул сержант.
Наутро Седой с Рамой стояли перед звеньевым и старались не пересекаться с ним взглядами. Зато Фаза очень даже в них всматривался. Говорил зло и с оттяжкой:
– Что, сучье вымя, никак не успокоитесь? – заложив руки за спину, прошелся менторским шагом вправо, развернулся на каблуках, злым взглядом из-под брови окатил потупившиеся физиономии. «Синяков нет – хорошо», вслух сказал:
– Я вам, дебилам грешным, русским по белому объяснил, что к чему. Нет, блин, не прошло и несколько часов, они уже порешали по-своему. Они, копать – хоронить, лучше знают, кому уйти, а кому остаться. Воспитатели – педагоги нашлись здесь. – Сержант завершил проходку влево, крутанулся на каблуках. «С этой стороны хари тоже в порядке». – Это же надо, протеже Нагибауэра прессуют. В какой толчок, черебумы клятые, вы свои мозги слили? Или решили меня подставить? Подумали на досуге, мол, сержант наш что-то давно не траханный, угрюмый какой-то, слова от него ласкового не дождешься. Давай-ка мы его взбодрим, дерним кукуя за я-я, а он уже клюнет кого надо. Гы-гы-гы, смешно блин, – сержант остановился перед провинившимися, резко развернулся, подался вперед и выкатывая глаза загы-гыкал.
Седой сморщился, отпрянул:
– Мы его только припугнуть хотели. Пару раз в прессуху двинули, никаких следов. Кто ему поверит?
– Нет, нет, – Фаза сильнее вытянул шею, не моргая, уставился полусумасшедшими глазами на альбиноса, вкрадчиво прошелестел, – это кто ТЕБЕ поверит? Это, придурки конченые, залет. Вот что это. Если станок снашальный вызовет меня на ковер, загремите вы психологи – аналоги к патологу-анатому. Как пить дать загремите. А сейчас вон на тренажку! – гаркнул сержант, заставляя Седого отклониться сильнее, и отступить. Рама, как стоял горой безмолвной, также ею развернулся и зашагал на выход.
– Я в сартир выбежал, а фонарь, падла, с башки слетел и прямо в очко, – говорил Кишлак Чилиму. Стрелки стояли под козырьком подъезда, курили, смотрели на то, как сосиска и сарделька дергаются на перекладине. Перед ними, широко расставив ноги, стоял наместник «святой» инквизиции и зычно подбадривал: «Еще разок, психологи-анатомы. Еще чутка. Что такое восемнадцать подъемов для таких педа…гогов. Включили бицепс, отключили мозги. Давай, напрягаемся, напрягаемся. Седой, еще пяток и вали, а с этим черебумом придется поработать, вон какую жопу с титьками нажрал…».
– Поднимаюсь уже обратно по лестнице, – продолжал вещать Кишлак, – со ступеней вижу на двери в умывальню пятно в форме, ну-у, не в форме там армейке, а в позе притаившегося медведя. Я замер, меня за лестницей не видно. Пригляделся, стоит наш Фаза, ухо к двери прилепил, слушает,
