style="font-size:15px;"> – Я думал, я давно уже взрослый. Но я – нет. Я был к такому совершенно не готов. Пока не пришёл Димка, я её ненавидел за то, что она со мной так. Будто бы она нарочно. Назло мне: умерла и бросила. Не знаю только, за что. Мы не ссорились, ничего, просто взяла и умерла, начала первая, вот с такого вот бессовестного поступка, и вдвойне бессовестного потому, что не отыграешься. Даже если умереть в ответ тоже, ей уже всё равно. Ты взвесь только: я умру, а моей маме, моей любимой маме, будет всё равно. Я умру, а она ничего не почувствует по этому поводу. Вот за это я её и ненавидел.
Но потом пришёл Димка, и в его глазах, получается, я во всём виноват. Почему? Почему? Кто его разберёт? Пришёл, наорал, что мама умерла из-за меня. И точно так же ушёл. Дверь, кстати, не закрыл, а тебе я открывал почему-то… Когда вставал, зачем? Не помню. Могли ведь и ограбить прийти, а впрочем, ну его, наплевать. Ограбили бы, убили…
Когда Димка ушёл, я понял, что и правда я виноват. Я ведь мог маму попросить не улетать. Или не лететь в Исландию. Что там вообще делать, в этой Исландии? Там кроме вулкана вообще что-то есть? Мало ли где есть вулканы! Если бы не послушалась, я мог бы поднять голос, приказать, потребовать, я же мужчина в доме, прежде ни разу не пробовал, даже в детстве, даже подростком, но всё когда-то бывает в первый раз – послушалась бы, заставил бы послушаться… Но я ничего не сделал.
Я не знал, что так будет, не думал, не предчувствовал, но так разве это – оправдание? Был бы хорошим сыном – почувствовал бы. И остановил. И ничего страшного не случилось бы. Она бы вернулась откуда-нибудь: из Перу, например, она тысячу лет не была в Перу – и мы бы пили потом с ней вместе что-нибудь лимское… лимийское… какую-нибудь виноградную водку… Но я не почувствовал. И всё. И переиграть не смогу, второй попытки не будет, финита ля… ля… ля вида, финита, всё! – дыхание Кита участилось, он готов был вот-вот разрыдаться вновь.
– Это у тебя от Димки? – спросила Лена, махнув полотенцем Киту в лицо, чтобы обозначить синяки.
– Да.
– Аптечка дома есть?
– Не знаю, наверное, может быть. В холодильнике посмотри. Или вот тут, в буфете.
Лена открыла буфет, вытащила оттуда несколько корзинок и косметичек, просмотрела по очереди все. Что-то всё же нашла, вспомнила, что однажды, на первом курсе ещё, она оставалась у Кита на ночь – они несколько суток без остановок готовились к своей первой сессии – и его мама показывала ей, что и где лежит: шампунь, гель для душа, зубная паста, мицелярная вода, вата. Пошла в ванную за ватой – и почему только такие ненужные мелочи держатся в памяти, а из тех билетов она уже не слова не вспомнит, включая название предмета? – вернулась, принялась лечить. Совсем как маленький – чувствовала себя воспитательницей младшей группы детского сада.
– Холодильник у тебя пустой, как в первый час после покупки. Лучше?
– Лучше. Но у меня ещё ребро.
– Какое ребро?
– Болит. Ребро, – Кит осторожно, будто бы впервые имел дело с этим телом, пощупал свой бок слева – и тут же поморщился. –
