утверждался с каждым следующим представлением – хотя предпринимались попытки его оспорить. На один из первых спектаклей прибыла из столицы всемогущая Екатерина Алексеевна Фурцева, министр культуры, впрочем, от культуры весьма далекая. Не имевшая собственного мнения, она поддавалась наущениям недобросовестных советчиков и нередко – я сам бывал тому свидетелем – устраивала разносы безо всякого реального повода, сама попадая впросак. Так было и теперь: пока публика в зале восторженно аплодировала, товарищ министр в кабинете директора распекала последнего за… легкомысленные костюмы Адама и Евы.
Появлялись в Кировском и другие ответственные комиссии, со столь же серьезными претензиями: «Почему в раю так красиво, а на Земле разбросано столько камней?» И хотя комиссии были в силах крепко навредить, ничего у них не получилось. Вслед за Ленинградом балет увидели другие города планеты: он шел в 60 театрах! Касаткина и Василёв бережно сохраняют спектакль в своем «Классическом балете». У меня есть основания надеяться, что и на Мариинской сцене, где балет родился, он после затянувшегося перерыва появится снова.
Но вот что особо примечательно. Еще не отзвучали аплодисменты после премьеры, а люди уже говорили: «Успех был неизбежен – он запрограммирован, точно рассчитан. Иначе и быть не могло. Идея балета носилась в воздухе. Ее нужно было лишь поймать. Странно, что это никому раньше не приходило в голову!» Я знал, что все не так, что Андрей, как и его партнеры, часто спорили, многое найденное отбрасывали, заменяя другим, и вовсе не были убеждены, что созданный вариант – оптимальный. Окончательный результат, однако, оказался именно таков, как свидетельствовали очевидцы: все будто бы сложилось сразу, само собой, и по-другому получиться не могло.
В творческой судьбе Андрея такое случалось не раз. Назову для примера еще оперу «Петр Первый», также созданную в сотрудничестве с Касаткиной и Василёвым – либреттистами и постановщиками. Когда композитора спрашивали, что побудило его избрать своим героем царя-реформатора, он отделывался шуткой: «Понимаете, я – Петров, живу на Петровской улице, в квартире – пианино фирмы „Petroff“, перед окнами дом и ботик Петра Первого, так что опера о нем понадобилась, дабы комплект был полным».
В действительности же, стимул был весьма серьезным. Немало персонажей русской истории стало оперными героями, но перед грандиозной, исполненной разительных противоречий фигурой Петра Великого композиторы робко останавливались, либо же повествовали о ней, как Гретри, Доницетти или Лорцинг, в духе исторического анекдота. Петров же решился. Результата ждали с опаской. Удастся ли, представляя монарха-реформатора, соблюсти меру в показе светлых и сумрачных сторон его души, великих деяний и страшных жертв, того, что сохранилось и отозвалось для России пользой и славой, и того, что презрели потомки? Большие сложности и риск таило в себе и собственно музыкальное решение, воспроизводившее
