быть помощницей мужчине, а не сидеть у него на шее. В жизни все может случиться: война, нашествия, мятежи. Имение у нас могут отнять, но это не значит, что мы тут же помрем от голода и отчаяния!.. Но мы что-то заговорили на слишком серьезные темы, а в такой прекрасный светлый день нужно жить и радоваться… Винелла, иди сюда, не прячься за мамой. Ты уже достаточно взрослая.
Винелла вспыхнула жарким румянцем, жутко застеснялась, видно, как страстно хочется пообщаться с красавцем Фицроем, но не умеет и не знает как, чтобы не уронить достоинство, а мать смотрит с насмешливым сочувствием.
– Мама, – проговорила она умоляюще, – я же не прячусь, я тут просто стою…
Глердесса, сжалившись, сказала мягким голосом:
– Расскажи молодым глердам, как вы с детьми собирали цветы. Или спой, у тебя чудесный голос… Вот глерд Фицрой точно не откажется послушать.
Винелла застеснялась еще больше, жаркий румянец перетек даже на шею и поднялся к ушам, что стали совсем алыми, почти засветились нежным пурпурным цветом.
– Мама, – сказала она умоляюще, – тебе только кажется…
– Мама всегда права, – сказал Фицрой твердо, чем заслужил признательную улыбку глердессы. – Милая Винелла, мы ждем с нетерпением и томимся мукой сладкой в предвкусительстве… в предвкушенстве!
Глава 4
Пока она пела, Понсоменер вошел в зал, в одной руке лук с уже наброшенной тетивой, в другой руке стрела, а колчан с остальными за спиной.
Он так и остался у порога, тоже словно заслушавшись, но я видел, как его сузившиеся глаза следят то за глердессой, то за дочерью. Я насторожился, но Винелла поет так нежно и сладостно, что снова заслушался невольно, чувствую, как сладкое тепло охватывает душу, а глердесса смотрит на меня с такой нежностью, словно я…
Она вскрикнула, я вздрогнул, приходя в себя. Глердесса со стрелой в груди ринулась через весь зал громадными прыжками к Понсоменеру, а он, быстро-быстро двигая руками, всадил в нее еще три стрелы, и тут она в громадном прыжке взвилась в воздух и обрушилась на него с растопыренными руками, где на укоротившихся пальцах уже появились когти, и с жутко оскаленной мордой.
Винелла, вскрикнув, метнулась на Фицроя. Я сбросил оцепенение, в ладони впечатались рукояти пистолетов, и, сцепив зубы, открыл стрельбу в тварь, что секунды тому назад была глердессой.
Она свалилась на бок, дрыгая лапами, я повернулся с пистолетами к борющимся Фицрою и Винелле. Она с рычанием тянулась к его лицу, жутко щелкая громадными зубами, а он обеими руками удерживал ей голову в дюйме от своего носа.
Лапами она драла ему грудь, верхняя одежда уже в клочьях, но под нею та, что я купил для горнолыжников, даже пуля не пробьет, когти скользят, как по стеклу…
Я присел и всадил в нее две пули в бок, а потом две в голову. Рычание стало тише, Фицрой с усилием свалил ее, рукавом вытер закапанное ее слюнями лицо.
Его трясло,
