или фотографии. Дора взяла рамку из его рук, коснувшись пальцами пустого стекла, улыбнувшись.
– Тогда мы разговаривали всё утро. Тогда ты впервые сказал, что любишь меня, как свою жену. Мы говорили о будущем. О далёких странах. О звёздах. О детях. Тогда я ещё не знала, что моё тело…
– Я не подвергну тебя этому риску, Дора, – быстро сказал Марк. Дора не отозвалась, он смотрела куда-то поверх рамки.
– Но наши родители в этом видели нашу миссию. Наше искупление. На нас замыкается два наших рода… После нас ничего не останется – и всё исчезнет навсегда.
– Доротея… Даже если бы… – Марк тяжело вздохнул, забрал у девушки рамку, после осторожно приподнял Дору и прижал её к своей груди. – Даже если они считали так… я готов отдать им дань памяти – но я никогда не повергну твою жизнь опасности – ради их целей.
– Разве это не наша цель?
– Нет. Её нам навязали.
– Тогда в чём наша цель?
– Любить друг друга.
Дора вновь промолчала. Лишь через несколько минут словно останавливавшегося в этой комнате времени она подняла к Марку взгляд и подарила ему кроткую, спокойную улыбку. После уже сама примкнула к его груди и коснулась его кожи губами.
Её маленькие, робкие желания, редко высказываемые вслух, были жизнью Марка и его стремлениями. Он дышал тем, что пытался уловить эти тихие грёзы во взгляде своей возлюбленной. Учился читать по её глазам так, как она уже умела – по его собственным. Поэтому когда они попали сюда, первое время оба представляли собой сверхчувствительное, лёгкое дуновение эмоции, подхватываемое каждым из них. В первую очередь внимателен был Марк. Дора долго оправлялась после произошедшего с ней, её долгое время не выпускали из больничного крыла. Марк сам ухаживал за ней, зачастую не подпуская к ней медиков. Он носил её на руках, мужался, терпя тяжёлую смену биоритма, при этом не смея сомкнуть глаз даже тогда, когда Доротея находилась в состоянии сна. Из-за введённого ей препарата она первое время много спала, принимая это спасавшее её жизнь лекарство. Но едва приходя в себя – она уже осознанно держала за руку Марка, говорила с ним, смотрела на него. Марк стоически выдержал этот период, не отходя от Доротеи ни на шаг, и уже тогда по академии поползли слухи о больной, самоотверженной преданности этого молодого человека. Но лишь немногие улавливали в этом отношении нечто большее, чем семейное родство. На какое-то время всё в госпитале, казалось, смешалось и сошлось, сконцентрировавшись вокруг этой пары. Закипела работа. Но Марк не вникал в её суть: Доре приносили лекарства, ему самому что-то вкалывали, беря у него кровь – и он не сопротивлялся.
Тяжёлые моменты жестокого сопротивления случались лишь тогда, когда требовалось взять кровь Доротеи. Марк рвал и метал, но останавливался, раздавленный осознанием безвыходной необходимости, а иногда – успокоенный кроткой улыбкой очнувшейся, не противившейся процедуре Доры. И он по сей день помнил эту оставившую в его душе неприятный осадок
