быть в пижаме и с почищенными зубами. Но Розенберг поразительно легко верит в эту ложь и говорит:
– И правда, нехорошо вышло. Прости, что не подумал, Лю.
Розенберг прощается и уходит, а после Кай говорит:
– Пошли, мы уже опаздываем. Через полчаса ты уже должна быть в кровати.
Он подталкивает меня к выходу, и мы остаемся одни.
– Что? Но я не собираюсь спать! Я не ложусь так рано!
– А кто говорил про сон? Когда не спишь, в кровати даже веселее.
Хорошо, что иду первой, и он не видит, как вспыхивают мои щеки. Прикладываю ледяные пальцы к пылающему лицу и понимаю, что почему-то не могу сдержать улыбки.
Я прощаюсь с вахтершей, и мы выходим на улицу. Дождь больше не льет как из ведра, но капли тумана висят в воздухе, пока мы идем к машине.
– Зачем ты вообще это придумал?
– А что, может, я чего-то не знаю, и вы с ним встречаетесь?
Кай распахивает передо мной пассажирскую дверь, и я вижу, что он ждет ответа.
Наверное, я могла бы соврать, чтобы еще позлить его, но почему-то не могу.
– Я ни с кем не встречаюсь и не планирую.
– Даже так?
– После окончания я хочу уехать в Европу. Зачем начинать то, что неминуемо закончится? А в отношения на расстоянии я не верю.
Он стоит близко, но в его свинцовых глазах невозможно прочесть ни единой эмоции. А потом Кай и вовсе отворачивается, набрасывая на голову капюшон от батника.
– А как же друзья? – сухо спрашивает он.
– Друзей у меня немного. Моя единственная лучшая подруга живет в Израиле, но дружба на расстоянии – это другое.
– Садись, а то намокнешь.
И когда я опускаюсь, он оглушительно хлопает дверцей. Папа был бы в ужасе, если бы услышал. Кай обходит машину и садится за руль.
– Папа знает, как ты водишь?
– Я отлично вожу, балеринка, не волнуйся.
– Перестань называть меня так. Это обидно.
– Как скажешь, сестренка.
Еще лучше.
– Послушай, Кай… Ты ведь прошел тогда отборочный, я слышала. А дальше что будет?
Вижу, как Кай стискивает руль, но при этом все его внимание сосредоточено на том, чтобы вырулить с парковочного места. Он молчит, и я продолжаю:
– Ты уже участвовал во втором туре?
– А зачем тебе знать правду? Чтобы отцу обо всем рассказать или к Морозову побежать?
– Я не собираюсь тебя сдавать! Разве ты этого еще не понял? – не хотела, но говорю с обидой.
– Понял. И спасибо тебе за это. Но объясни, зачем тебе знать правду?
– Просто… раз уж мы теперь родственники, я волнуюсь. А если я буду знать правду, смогу тебя прикрыть, например, если ты вдруг задержишься. А ты бы прикрыл меня, когда это понадобится.
– Прости, но вряд ли мне придется хоть раз врать Платону о том, где ты и чем занимаешься. У тебя есть какие-то противозаконные планы? Или что-нибудь разнузданное и запретное, о чем
