взглядом. Сам не больше ребенка, а рука взрослого мужика, сильная. И крикнуть не успеешь. А обмануть, выдать… Неужели Торир и впрямь решил принудить ее под другого идти. Мог…
Карина поднялась. Деваться некуда, пошла. Взяла в хороводе одну из боярышень за руку.
Девки пели, тянули слаженно. Хоровод сплетался узором, девушки проскальзывали под руками друг друга, вновь выводили шеренгу:
Ручеечек, ручеек,
Ты течешь, меняешься…
Скользя под сцепленными руками, обходя иных, Карина оказалась как раз напротив Дира. Он стоял, облокотясь локтем о столешницу, глаза туманные, пьяные. Карина видела его длинную сильную шею, крепкий кадык. Шея казалась длиннее оттого, что его волосы с боков и сзади, почти до затылка, были сбриты, только сверху кудрявились красно-рыжие короткие завитки, а спереди падали на переносицу длинной мокрой прядью. Скулы высокие, нос хищный, рот тонкогубый, жесткий. Хоть и растянут в довольной улыбке.
«Стервятник», – подумала Карина. И улыбнулась маняще.
Хоровод развернулся, она больше не видела князя, а когда вновь оказалась лицом к лицу, их взгляды наконец встретились и в глазах князя что-то мелькнуло, рыжие брови приподнялись.
Теперь, скользя в хороводе, она то и дело улыбалась ему, проходя, игриво закусила губу, даже подмигнуть осмелилась. Знала, что красива – в длинном льющемся платье, со звенящими подвесками у висков, в дорогом монисте на высокой груди.
Дир вдруг громко захлопал в ладоши. Смотрел на нее. Сделал шаг вперед, пьяно покачнулся. Тут захлопали и остальные, некоторые из княжьих дружинников перескакивали через столы, обнимали девок, старались усадить с собой. Девки – кто игриво уворачивался, кто покорно подчинялся.
Дир направился было к Карине, но скоморохи-гудошники так и налетели, наскочили на него, запрыгали кругом, затрещали трещотками, заиграли на рожках. Князь, пьяно посмеиваясь, расталкивал их, но кто-то, сунув ему в руку ковш с брагой, удержал, отвлек.
А Карина уже прошла к посаднику, склонилась, приобняв, зашарила рукой по его потной груди. Шептала в волосатое ухо:
– Уведи меня, Судиславушка, приголубь, приласкай, но Диру не отдавай. Твоей только буду.
Судислав даже вздрогнул, заулыбался глупо.
Потерявший ее в толпе Дир оглядывался, пьяно смеясь. Но вдруг заметил, что посадник уже накрывает черноволосую красавицу своим парчовым опашенем[60], выводит прочь. Вокруг все скакали скоморохи, от столов слышались здравницы, визгливый женский смех.
Судислав в первом же переходе прижал Карину к бревенчатой стене, шумно дыша, начал слюнявить шею.
– Каринушка, солнышко мое, зоренька ясная…
Был он чуть ниже ее, тыкался, грудь тискал.
– Ветру подуть на тебя не дам!
А она, расширив глаза, глядела, как возникла за ними в полутемном переходе рослая прямая фигура с козьей личиной. Мотнула рогатой головой, словно указывая: мол, дальше веди.
Она и вела, почти тащила разомлевшего Судислава. Тот все лапал ее, бормотал
Опашень – верхняя одежда с длинными рукавами, которую носили без пояса, на опаш.
