style="font-size:15px;"> Бабушка захлопотала, стала ставить на стол жареную рыбу, помидоры, огурцы, графинчики, гранёные стограммовые стаканчики.
– Не суетись. – «Грышка» взял бабушку за руку. – Не торопись, Шурка. Я никуда не спешу.
– Танька, а ну, марш отсюда, – махнула на меня полотенцем бабушка.
– Внучка? – спросил мужик.
– Внучка. Вовкина, – ответила бабушка. Тут я, чтоб не вертеться у бабушки на глазах, юркнула под стол.
У нас – замечательный стол. Круглый, на четырёх ногах. Между ножек стола – перекладины. И ещё две перекладины – поперёк, по диаметру. Вот на этих перекладинах я сиживала, и не раз.
Картину дополняла тканая скатерть из чёрных и жёлтых нитей. А вот поднимите-ка руку, у кого в доме не водилось такой или подобной скатерти! Да ещё с кистями!
О, сколько сказок и историй прожила я под столом, на перекладинах, прикрытая жёлто-чёрными волшебными кистями!
Сначала я пыталась понять, о чём беседуют бабушка и мужик, но понимала только обрывки фраз и слов. «Лагерь», «всё, нахлебался, хватит», «и Шурка там, может быть», «а где ж ещё»…
Сидя под столом, я улетела в свою очередную сказку про принцессу и злых разбойников, которые прятались возле ботинок «Грышки». Больших таких, потрёпанных ботинок.
Наконец ботинки зашевелились, и я выползла из-под стола.
Мужик обнял бабушку ещё раз и ушёл.
Бабушка…
Моя хлопотливая бабушка почему-то не кинулась убирать со стола, как всегда, а сидела на стуле, положив руки на скатерть.
По её лицу текли слёзы.
Она не плакала, не рыдала, не всхлипывала, а просто слёзы текли и текли.
– Ба, ты чего? – ластилась я к бабушкиным коленям. – Ба, ну не надо! Ба, перестань! Это Грышка тебя обидел? И чего ему надо?
Бабушка потрепала меня по волосам:
– Сейчас, Танька… сейчас перестану…
Бабушка поднялась, и начала медленно собирать посуду.
– Матери не говори! – звякнула тарелкой бабушка.
– Почему?
– Да она же коммунистка. Её наказать могут.
– За что?
Бабушка вздохнула и ничего не ответила. Только потом, когда начала мыть посуду, сказала:
– Это брат деда твоего. Родной брат. Он к немцам в плен попал и в лагере у них сидел, до конца войны. А потом в нашем лагере сидел. На Севере сидел десять лет. Понимаешь, что десять лет?
Я умела и читать, и считать. Мне ведь уже скоро в школу! Десять лет… Это же даже больше, чем Людке! Ей восемь!
– В лагере? – не поняла я. – Десять лет? Это как?
– Да так. Тюрьма такая.
– Почему?
– Да кто ж его знает, почему… говорит, и дед твой в плен попал, скорее всего. Муж мой, понимаешь? Может, и он… сидит где-то ещё…
О, я понимала! Я стала обнимать бабушку, что-то ей говорить… Мы обе плакали,
