величество, – с отчаянием произнес он. – Позвольте служить вам. Позвольте стать вашим вором.
Аттолия покачала головой:
– Однажды я уже предлагала тебе перейти ко мне на службу. Ты отказался – сказал, что предпочитаешь служить госпоже, которая добрее меня.
– Я мог бы перейти к вам на службу сейчас, – прошептал Эвгенидес.
– Неужели?
– Да! – поклялся вор и подался вперед, натянув ремни. Она видела, как напряглись жилы у него на шее.
С весьма убедительной серьезностью королева спросила:
– И что ты мог бы украсть для меня, вор?
– Всё что угодно, – заверил он. – Я могу украсть всё что угодно.
– И почему я должна тебе доверять?
– Я дам свое слово.
– Твое слово? – насмешливо воскликнула королева. – А что в нем проку?
Никакого.
Аттолия улыбнулась:
– А как же твоя королева? Что она предпочтет – видеть твои страдания или знать, что ты служишь мне? Она сказала тебе это, отправляя из Эддиса?
Сказала.
– Ну конечно, – продолжала Аттолия. – У Эддис нет ничего нужного мне, поэтому ты не представляешь для нее угрозы. Ты превосходный инструмент – тебя нельзя направить против твоей хозяйки.
Она склонилась над ним, потянулась обеими руками. От ее прикосновения он вздрогнул, но она лишь взяла его лицо в ладони и заглянула в глаза.
– Послав тебя, твоя королева решила, что ей ничто не грозит, потому что я не могу использовать тебя против нее. А по-моему, могу. И я хочу совсем не того, что желала бы дать мне Эддис. Ваш посол сказал, – продолжала Аттолия, – что твоя королева признаёт за мной право повесить тебя. Но не запороть до смерти, не подвесить вверх ногами на дворцовой стене, не заморить голодом в клетке во дворе. Он сказал, что я не должна выходить за рамки законов и обычаев. Сказал, иначе я могу оскорбить богов, правда, не уточнил, каких именно. Мне безразлично мнение любых богов, но, кажется, обычаи помогли мне найти наилучшее решение.
Она выпустила его и отступила на шаг. Могучий тюремщик снял со стены кривую саблю. Эвгенидесу и до этого было страшно, так страшно, что сердце в груди словно превратилось в камень. Но при виде сабли в руке тюремщика он поднял глаза на королеву – и в камень превратился весь мир. Воздух загустел, не давая дышать. Он дернулся, сражаясь с ременными петлями, с густым воздухом, с жестокой непреклонностью королевы Аттолии.
– Умоляю, – простонал он с разрывающимся сердцем.
Тюремщик поднял саблю. На миг она блеснула в языках пламени и опустилась, глубоко впившись в деревянный подлокотник. Правая рука осталась по ту сторону лезвия.
Аттолия видела, как дернулось его опутанное ремнями тело. Ждала вскрика, но он не издал
