вызывал у него не сочувствие, а застарелое раздражение.
– Ты же предатель!.. – изумлённо выдохнул Ваня.
Душа у него словно тряслась от недавнего боя и бега на пределе сил. С этого разгона Ваня мог сделать всё что угодно. И он вытащил маузер.
– Да стреляй, вот он я! – заорал Дорофей, растопырив длинные ручищи. – Только стрелять и можете, комиссары сраные! Замордовали уже народ!..
И Ваня выстрелил бы, но ему нужно было хоть какое-нибудь, хоть самое малое одобрение. Он озирался. А команда буксира стояла за капитаном молча.
Красноармеец, который прибежал вместе с Ваней, со вздохом прислонил к стене надстройки винтовку и сел, привалившись спиной к фальшборту.
– Кажись, отвоевался, – опустошённо сказал он.
– Гады вы! Гады! – надрывно взвизгнул Ваня. – Я сам машину заведу!..
Он бросился к проёму прохода возле колёсного кожуха.
– Давай, заводи, – угрюмо произнёс Дорофей, надвигая на глаза фуражку.
Федя Панафидин морщил лицо от жалости к юному военкому.
А Ваня по лесенке свалился в трюм и ворвался в машинное отделение. Он захлопнул за собой мятую железную дверь и запер на задвижку. В машинном отделении плавал горячий пар, пахло маслом. Было темно: «Русло» – буксир, уже изношенный за полсотни навигаций, – не имел динамо и электроламп, его помещения освещались прадедовскими коптилками. Ваня истерично подёргал какие-то рукояти, повернул какие-то вентили и наконец осознал, что бессилен. Он опустился на грязную от мазута стлань, под которой мёртво плескалась чёрная вода, и заплакал как маленький мальчик. Ржавые балки бимсов давили душу, словно жуткие перекладины виселиц. Ну почему всё получилось вот так плохо?… Почему его предали? Он же всё делал правильно! Он был примерным учеником революции!..
В это время на борт буксира с дебаркадера уверенно переходили солдаты-«рябинники» с винтовками. Их командир повертел головой.
– Где комиссар? – спросил он. – Я видел, он сюда ускакал.
– В машинном отделении заперся, – ответил Дорофей.
– Есть там окошко? Бомбу шарахнем.
– Не надо бомбу, – волнуясь, попросил Федя. – Я его выведу!
– А ты кто такой сердобольный? – удивился «рябинник».
– Лоцман наш, – сказал Дорофей. – Хороший парень, хоть и с придурью.
В полумраке машинного отделения Ваня Седельников проверил патроны в магазине маузера и уткнул ствол пистолета себе под челюсть. Ему очень не хотелось нажимать на спуск, но примерный ученик должен сделать это. Ваня утёр глаза кулаком, испачкав лицо мазутом, однако слёзы текли и текли.
В железную дверь осторожно постучали.
Федя понимал, что Ване сейчас невыносимо тяжко. Вряд ли Ваня жалеет о злодеяниях, в которых участвовал, но ему всё равно тяжко. Душа-то живая.
– Ванюша, – позвал Федя. – Ванюша… Ладно тебе… Смирись…
За дверью было тихо. Федя верил, что Ваня его слушает.
– Смирись, –
