нашей встречи мы мгновенно взлетали в небеса и летали над всеми как птицы… Мы неустанно кружились над маленькими домиками с ровными квадратами накопанных грядок, над старой полуразрушенной церковью, над широким прудом, над сельским кладбищем, над сельской пыльной площадью с проезжающими тракторами и машинами, над лесом и рекой, над полем и цветами, выделяющими цвет и аромат нашей волшебной любви… Так через каждый миг прожитой нами встречи мы разгорались вместе с чувствами в костер… Пылая мыслями о радостном грядущем, мы незаметно друг для друга удалялись в своим безмолвные и темные миры…
Жизнь развела нас жестоким пунктиром необходимости жить для других, завися от них в силу Вечного разума, творящего логику всех земных судеб путем постоянного деления на клетки и размножения всех путем их же умерщвления…
Жизнь или Бог сделал меня безумным философом, – разве кто-нибудь сможет ответить на этот бессмысленный вопрос… А мне вдруг жутко захотелось зарыться в этих бессмысленных вопросах, чтобы найти не ответ, а хоть какой-нибудь Смысл, ради которого я был бы здесь до самого конца, оставаясь с Вечной Тайной неизвестным…
Березы шумели как грустные подруги возле Ее могилы…
Она лежала возле пруда, а в губах у нее нежно трепетала маленькая травинка, она смеялась грудным звонким смехом, а потом глубоко забросил в меня свои голубые глаза, серьезно и одновременно с какой-то лукавой смешинкой, рассматривала мое лицо, т. е. отражение себя в нем…
– Ты любишь Лермонтова? – спросила она.
– Я читал его, он мне нравится, только он очень одинокий и печальный в своих стихах.
– Моей маме очень нравится Лермонтов, и она часто читает его, особенно вот это, —
Меня терзало судорожной болью.
Я должен был смотреть на гибель друга,
Так долго жившего с моей душою,
Последнего единственного друга,
Делившего ее печаль и радость,
И я помочь желал, но тщетно, тщетно.
Уничтоженья быстрые следы
Текли по нем, и черви умножались…
Одной исполнен мрачною надеждой,
Я припадал на бренные остатки,
Стараясь их дыханием согреть
Иль оживить моей бессмертной жизнью,
О, сколько б отдал я тогда земных
Блаженств, чтоб хоть одну, одну минуту
Почувствовать в них теплоту. Напрасно,
Закону лишь послушные, они
Остались хладны, хладны как презренье,
Тогда изрек я дикие проклятья
На моего отца и мать, на всех людей.
С отчаяньем бессмертья долго, долго,
Жестокого свидетель разрушенья,
Я на творца роптал, страшась молиться,
И я хотел изречь хулы на небо,
Хотел сказать…
Но замер голос мой, и я проснулся…
Она глубоко вздохнула,
