подарочная кружка —из Америки привет.
Мы смешаем все привычки,
мы разделим боль и страх
и, как старые сестрички,
отразимся в зеркалах.
Чаепитие
Впятером, вшестером, всемером
мы на кухне за тесным столом
пили чай. Мы друг друга любили.
А часы, что за нами следили,
били полночь – и тут же рассвет.
Но казалось, что Времени – нет.
Вдруг, заплакав, воскликнула я:
– Эти чашки не смеют разбиться!
Эти милые пальцы и лица
раствориться не могут во мраке.
Слышишь? Мы никогда не умрем!
Впятером, вшестером, всемером,
наши дети и наши друзья,
наши кошки и наши собаки.
Вариации 1980 года
Приемщица стеклопосуды,
подруга поэта Вийона,
как тусклы твои изумруды!
Прими к ним два фауст-патрона
и восемь бутылок от пива.
Прекрасная наша Елена,
о, как же ты нетороплива,
подруга хмельного Верлена.
Брезглива ко всякому блуду,
ты смотришь стеклянно и прямо.
Приемщица стеклопосуды,
подруга Омара Хайяма.
Распутные эти поэты —
такой тривиальный набор! —
бухнули и канули в Лету,
с похмелья стенающий хор.
А ты нам досталась, как чудо,
нездешняя птица Гаруда,
приемщица стеклопосуды
с лицом молодого Иуды
Приемщица стеклопосуды
решила выучить иврит,
чтобы потом рвануть отсюда.
Пускай огнем оно горит!
Пускай горит оно толпою,
трясущееся с перепою,
в дыму дешевых сигарет —
и вечный бой, и тары нет!
И так она взялась за дело,
что вскоре был покинут дом.
А за спиной ее горело,
горело голубым огнем.
«Бродя, мы бражничали меж…»
Бродя, мы бражничали меж
лесов и меловых полос,
и нас сопровождал кортеж
из пьяных бабочек и ос.
И мелкий мотылек-сатир
у ног в траве устроил пир,
над сладкой каплею трудясь,
следя за нами парой глаз
в вершинах треугольных крыл.
Цыганский табор нас делил.
Лизали с пальцев, пили с губ
под гуд своих дикарских труб.
Выпутывались из волос,
медовую тянули нить…
Под вечер солнце набралось
и стало голову клонить
все ниже – как хмельной Силен,
как ты – на холм моих колен.
«Очнулась уже в декабре …»
Очнулась уже в декабре.
А в памяти все завивался
вьюнок царскосельского вальса,
и тоненько шпоры звенели.
Взлетели – и пали метели.
Очнулась на черном дворе.
Все выю повинную гну я,
бочком норовлю, стороной.
Все жизнь вспоминаю иную,
хотя
