беседу. Надо подумать…
А.В.: Но вы не расстраивайтесь, я хочу только вам помочь. Например, я встречал одну даму в издательстве, которая все время говорила «как бы», это вообще очень популярно в России. «Я как бы работаю, как бы в журнале, как бы главным редактором». И я запомнил ее как мадам Как Бы. И я потом больше не хотел с ней встречаться. Следующий вопрос…
О.М.: Следующий вопрос, который меня заинтересовал, как долго вы проводите интервью?
А.В.: О, это все зависит от человека, от его расположения, от его здоровья. Иногда эти интервью были пятнадцать минут, иногда они длились три часа. Иногда они длились пять часов! Например, я почти довел до полусмерти леди Абди в старческом доме. Я сидел с ней три часа, и она потом сказала своей сиделке: «Он меня убил!» И действительно, она скончалась потом три месяца спустя. Я уверен, что был здесь ни при чем, потому что она была в возрасте 97 лет. Я просто понимал критическое состояние этого возраста, если бы я не взял этого интервью, поскольку я не всегда бывал в Каннах, где она жила, то я бы уже не смог включить эту беседу в книгу. И я отдавал себе отчет.
Но что нравилось всем людям, когда я брал у них интервью? Моя подготовленность вопросов, не общих, а конкретных. Я приходил с фамилиями тех персонажей, судьбу которых мне надо было выяснить. С определенными датами, с определенной схемой. И я не методически задавал свои вопросы, но пользовался ими как шпаргалкой. Потому что некоторые вопросы могли быть отвечены непроизвольно интервьюируемым человеком, он сам о них заговорил, а некоторые отпадали как ненужные, потому что многое вытекало из текста интервью. Но всегда приходил подготовленным. И это их больше всего прельщало. Они всегда говорили: «Как вы хорошо это знаете!» И никогда не говорили: «Что же вы ничего об этом не знаете?» То есть даже минимум знаний по такой теме необходим при таких встречах. И если человек приходит и говорит: «Я ничего об этом не знаю, но хочу все об этом узнать!», это никого не интересует и не приводит к нужному результату.
О.М.: Как потом развивались отношения с вашими корреспондентами? Всегда ли вы просили о возможности дальнейших встреч?
А.В.: Да, конечно! Другое дело, что это не всегда потом происходило. Иногда это было невозможно потому, что я не мог вернуться в страну, иногда их просто не было в живых. Самое длинное интервью я взял у дягилевской балериной Валентины Ивановны Кашубы, которое длилось семь дней кряду! Я приехал в Испанию, снял гостиницу и ходил к ней каждый день, потому что она сказала, что не сможет принять меня раньше четырнадцати часов, потому что она спит. И вот каждый день с четырнадцати до девяти вечера мы с ней имели беседу. Такое же огромное интервью я взял у любимой балерины Сталина, живущей в Лондоне Соломеи Михайловны Мессерер. В Японии в 1979 году она попросила политическое убежище, будучи уже в пожилом возрасте. Она хотела издать воспоминания, которые, я думаю, она никогда не издаст, потому что она менее интересна, чем я думал. И потом она человек, который не хотел сказать всей правды. Это неинтересные воспоминания, потому
