наименее интегрируемым эмиграциям, живет своим замкнутым кругом. Можно предположить, что они стараются воспроизводить быт, обычаи, нравы, тип отношений, знакомые им по родным местам, как это делают многие эмигранты».
«Русские разговаривают на своем языке, иронично, критически и с недоверием относятся к местному населению. Общественная и культурная жизнь русских вращается вокруг церкви. На самом деле все, что мы знаем про русских, это то, что они ходят в православную церковь». Среди внешних признаков русской эмиграции помимо ее религиозности называли и высокую образованность, очевидные успехи русских в области интеллектуальных и творческих профессий – ученые, журналисты, писатели, музыканты. «Русские или танцуют, или играют на музыкальных инструментах, или рисуют».
В одном из французских телевизионных шоу, посвященном проблемам иммигрантов этой страны, было высказано предположение, что проблема адаптации русских является скорее проблемой применения их талантов.
Таким образом, во французском научном и публичном дискурсе проблема адаптации русских не была представлена. Единственным источником данных в такой ситуации были устные высказывания и рассказы.
Из первых интервью с русскими эмигрантками:
«Мы уехали из страны, где нас все любили, а приехали в общество, где мы оказались никому не нужны».
«Я не пожелаю врагу того, что с нами происходило».
«Припертая обстоятельствами к стенке, вытесненная на задворки жизни в постперестроечной России, нерусская, но с русским сыном, я вынуждена была искать радикальный выход. Я была всего лишь одной из тысяч женщин, которые чувствовали себя неприкрытыми со своими детьми – войны, нищета, бесправие, безработица, дикие отношения в семье не давали передохнуть. Мы постоянно проваливались, ситуации требовали неженской воли, агрессивности, изобретательности и расчетливости».
«Трясясь в продуваемой всеми ветрами и вьюгами электричке, мотаясь между плохо обустроенной семьей и работой, я с отчаянием понимала, как уходят силы, и завтра их не хватит уже и на это».
«При моем комплексе везения и уверенности, что жизнь бывает по отношению ко мне несказанно щедра, веря в это, как Золушка в счастливую перемену, я ужасалась: а как же другие, с печатью многолетней усталости и неизбывной тоски, те, у которых ничего не происходит особенного, кроме Нового года и Пасхи, да дежурного дня рождения. Угасшие лица матерей, прозрачные лица детей. Потом я встретила их и в эмиграции, которая сама по себе ничего не решает. Только на фоне феерического города, с опытом разочарований за плечами они казались еще более потерянными».
«Я всегда старалась их обойти стороной. Не хочу быть с ними. Мне неприятно думать, что я такая же несчастная, как они».
«Самое страшное это то, что мы не могли дать своим детям даже половины тех социальных благ, которые с таким трудом дали нам наши родители, прорвавшись из необразованных рабоче-крестьянских слоев в интеллигентскую
