– война! – с удивлением сказал генерал Прищепа. – Гамов, вы объявляете войну нашему высшему командованию!
– Пока еще нет, генерал. Но предупреждаю, что мы не позволим оставить себя на произвол судьбы, как они оставили «Золотые крылья». Либо прекратить преступное бездействие на фронте, либо держать ответ перед всем народом – вот перед такой дилеммой я хочу поставить нашего дорогого маршала Комлина.
Пеано, сбросив с лица неизменную веселую улыбку, задумчиво смотрел на Гамова. Он уже понимал, что Гамов объявляет войну не только командованию, а всему высшему руководству страны. И в первую очередь – его главе, лидеру максималистов, дяде Альберта Пеано, председателю Совета Министров Латании Артуру Маруцзяну. Хотел бы я знать, какие мысли роились тогда в красивой голове молчаливого Пеано – возмущение против Гамова или то полное с ним согласие, какое Альберт так преданно демонстрировал впоследствии.
Но более всех был поражен неудачливый бывший командир «Крылышек» генерал Коркин. Выпучив глаза, он ошалело переводил их с одного на другого. В его мозгу не вмещалась мысль, что можно пойти на такое нарушение воинского устава, как раздача казенных денег солдатам, да еще дерзко угрожать высшему командованию.
Он, конечно, не понимал, что Гамов сознательно отверг классические методы ведения войны.
8
Раздача наград началась на рассвете и завершилась к обеду. Одна из денежных машин была на две трети опустошена.
Два события ознаменовали тот день. Первое показалось мне поначалу малосущественным, но потом из него проистекли огромные последствия. Второе же потрясло своей значительностью, но вскоре выяснилось, что оно куда менее важно, чем то, что произошло сразу за ним.
Первое событие случилось после торжественного смотра корпуса.
Солдаты выстроились на поле. Генерал Прищепа поздравил дивизию с победой, а недавних пленников – с освобождением, объявил о создании корпуса и назвал имя его командира. Затем Гамов объявил о новом походе. От нас одних зависит, сказал он, прорвем ли мы вражескую оборону, выйдем ли к своим. Будем надеяться на помощь извне, но наше командование неповоротливо. До сих пор мы сами выручали себя, так покажем же еще раз, чего стоим.
В нормальных условиях такую речь стоило бы отнести к пораженческим, а не победным: Гамов открыто предупреждал, что помощи от своих не ждать. Но его слова вызвали такой радостный гул, такие крики, словно он поделился не сомнениями, а счастливым известием.
Однако не эта реакция солдат явилась первым удивительным событием дня, а то, что произошло сразу после смотра.
Мы еще стояли на дощатом помосте – с него говорили Прищепа и Гамов, – когда к нам стала протискиваться группка солдат. Они кого-то тащили, кто-то упирался, на него кричали: «Да иди же! Смелее, говорят тебе!» У помоста из группки вытолкнули Семена Сербина. Сербин остановился перед удивленным Гамовым и протянул вперед обе руки. В его кулаках были зажаты несколько пачек
