Никто ему ни про какое чудо раньше не рассказывал. Сам увидел. Сам и перестал видеть.
– Ах, мама… Ну да, не рассказывал. В нас всех, наверное, заложено это идиотское ожидание чуда. Но растравлять его не надо. Ведь оно обманет. Через две недели или через два года, или через шесть лет, но все равно обманет…
В голосе Кати прозвучала такая тоска! А через минуту казалось, что ничего и не было. Никакой тоски. Собранная, красивая женщина стоит и спокойно говорит:
– На чуде ничего не построишь, мама. Другое нужно.
«Что, что другое?» – хочет спросить мать и не может.
Что же это другое? – думает она ночью, глядя в потолок.
«Другое нужно». Где она уже слышала эти слова? Ах да, вспомнила. Это сказал ей директор после того, как побывал на ее уроке в девятом классе, когда она рассказывала о Раскольникове и Соне Мармеладовой. Он вызвал ее тогда в кабинет и долго обтекаемо говорил что-то. Было непонятно, понравился ему урок или нет. И вот, под конец он сказал: «Вы поэт, Ольга Алексеевна, но другое нужно».
А ведь это был умный директор. Он теперь давно уже работает в педагогической академии. И уроки ее, в общем-то, он любил. Оказалось даже, что гораздо больше любил, чем показывал. Любил?.. «Вы поэт, Ольга Алексеевна, но… другое нужно». Этого другого она так и не нашла за всю свою жизнь. Была тем, чем была… И ничего другого не было.
– Анка! О, Господи! Как я тебе рада!
– Правда? Ольга Алексеевна, ничего, что я так, без звонка ворвалась? Я на минуточку. Я только вчера приехала с гастролей. И мне так нужно увидеть вас!
Она стала выкладывать необыкновенно большие и душистые персики, потом поставила в вазу чайную розу величиной с блюдце и вся сияющая зарылась головой в грудь своей бывшей учительницы.
– Ой, наконец-то! Я так соскучилась!..
Анка была ее любимой ученицей. С упоением играла в ее школьном театре, жить без этого не могла. И вот теперь – стала большой актрисой, хотя ничего, решительно ничего в ней не изменилось. Такая же совершенно не уверенная в себе девочка, которая вдруг, в одном порыве могла переубедить всех.
Ольга Алексеевна, сколько мне нужно вам сказать, сколько спросить!.. Я ведь Маргариту играть буду. Вы понимаете, как Вы мне нужны сейчас?! Ольга Алексеевна, родненькая!.. – она разлетелась сказать что-что и вдруг осеклась, увидев осунувшееся после бессонной ночи лицо и запавшие глаза, в которых накипали слезы.
– Что… Вы?.. Что с Вами?..
– Ничего, моя девочка, ничего. Ты не знаешь, до чего я тебе рада… А помнишь, ты ко мне вот почти так же вбежала однажды, в школе, когда мы ставили «Моцарта и Сальери», и заявила, что ты и есть Сальери, и что я должна или немедленно поссориться с тобой, или согласиться, что Пушкин неправ, а прав Сальери, и что Генка должен совсем иначе играть Сальери?
Анка улыбнулась своей открытой во все лицо улыбкой:
– А Вы знаете, ведь это было у меня очень серьезно. А Вы сказали: если ты Сальери, то ты должна убить Моцарта. А я ответила, что здесь-то Пушкин и неправ. Никого
