неожиданно полюбили бумагу, не признаваясь почему, а вскоре любовь эта переметнулась на что-то другое. Но кое-кто извлек из нее большую практическую пользу. Эмиль Бонавентура подхватил привычку там, где бросили ее остальные, и принялся записывать в блокноты свои наблюдения – вплоть до последнего дня последней своей вылазки в Зону Саудади. К тому времени он уже не доверял памяти. Он слишком много времени провел в Зоне. Он вынужден был напоминать сложные маршруты, планы, инструкции самому себе. Данные. Ключи. Все, что не осмеливаешься забыть, когда занят в подобной отрасли. Все, что не осмеливаешься доверить оператору. Эмиль говаривал, что работа на теневиков отучила его доверять каким бы то ни было алгоритмам. Даже прирученным. Среди записей попадались заметки о достижениях Эмиля, а добился он многого. Наблюдения вроде: «В Секторе Семь всегда идет снег. Какая бы пора года ни стояла внутри, какая бы пора ни стояла снаружи». Он разделил всю Зону по Секторам. В те дни, что бы Эмиль впоследствии ни рассказывал, entradistas вынужденно доверяли одним лишь фактам; им приходилось уверять себя, что они обладают знанием, не доступным никому другому.
Эмиль предпочитал бумагу с водяными знаками, словно пытаясь дополнительно убедиться в подлинности написанного. Он писал наклонным трудноразборчивым почерком, мало отвечавшим его натуре. И прятал дневники. Он был скрытен, как и все те entradistas, и когда Вик Серотонин получил от Эмиля его бизнес, дневники в сделку не включили.
– Вик, это не шутка. Ты слишком о многом заставляешь его вспоминать. Если получишь дневник, оставишь его в покое?
– Я не перестану сюда приходить, – ответил Вик.
Она подошла так близко, что на Вика повеяло теплом ее тела.
– Нет? – поддразнила она. Серотонин попытался поцеловать Эдит, но та увернулась.
– Вик, если ты заполучишь этот блокнот, мы тебя больше не увидим. Так или иначе ты покойник. А что толку от твоей смерти или смерти Эмиля? Иди-ка сюда, Вик. Глянь-ка на это.
Пара-тройка детских костюмов ярко-изумрудного цвета с короткими тесными блузками из фальшатласа. Пары черных балетных кожаных туфелек возрастающих размеров. Аккордеоны и запчасти к ним. Некоторые аккордеоны Эдит использовала, учась играть, пока не вырастала из них или не ломала, а другие купила позднее, потому что они ей понравились. Всех цветов, от голубого электрик до яростно-зеленого, как ее костюмы, и насыщенно-маренового; покрыты толстыми слоями лака и снабжены металлическими эмблемами ракетных кораблей, взрывающихся звезд, снежных гор. Клавиши из кости редких чужацких зверей. Эдит признавала, что при взгляде на эту маленькую обувь ее тянет плакать. Она таскала за собой этот хлам повсюду – расставляла по полкам или располагала в шкафчиках со стеклянными дверцами и гравировкой сцен экзотической природы Древней Земли. Сегодня она вознамерилась показать Вику что-то новенькое.
– Я вот в этом выступала на Пумаль-Верде. – Костюм, завернутый в пожелтевшую ткань, напоминал униформу для маршевого шествия, и, честно говоря, Эдит не помнила,
