командовал французами, а турок на Мальте не было, – перебил дворянин.
– Все равно! – кричал барон, – только не Гомпеш сдал Мальту.
Хозяин подмигнул гостю, тот извинялся за ошибку, и дал волю продолжать потомку Годфрида. Рассказ был длинен, до самой полуночи, с непрерывными тостами; хозяин не забывал наливать стаканы.
Так началось знакомство и первая любовь Розальма. Три месяца он продолжал свои наблюдения, и совершенно пленился Юлией, начал говорить ей о любви. Девица слушала с удовольствием, и скоро призналась, что рука и сердце такого человека составят ее счастье. Восхищенный любовник клялся у ног Юлии любить вечно, и в надежде, что склонностью девицы дело окончено, бросился к родителям просить согласия.
Барон прохаживался в портретной зале, влюбленный молодой человек прибежал к нему, открыл чувства, питаемые к дочери, и почтительно просил руки ее.
Хунгер-Штольц изумился; выслушал довольно сухо, нахмурил брови и отвечал:
– Милостивый государь! Я настолько вас уважаю, что без огорчения выслушал странную эту просьбу. Конечно, вы дворянин, молоды, образованны, с большим состоянием, не спорю, такие качества и достаток, к супружеству с обыкновенной девицей, весьма достаточны. Но для моей дочери, извините, весьма посредственны. Вспомните различие родословий. Вспомните знатность, древность моей фамилии, и не огорчитесь, если я не соглашусь на ваше желание. Впрочем, случайная неприятность не помешает нам остаться приятелями; я не лишу вас чести и стану навещать по-прежнему.
Розальм остолбенел, услышав столь неожиданный отказ, собрался с мыслями и отвечал:
– Господин барон! Я и сам уверен, что не мог вас оскорбить предложением, основанным на чести. Вы сами сказали, что я дворянин; и так позвольте уверить, что фамилия моя известна… она….
– Это маленькая гордость, – перебил Хунгер-Штольц, – и, простительна молодому человеку. Не спорю, вы – дворянин, но какой? Едва ли вы можете иметь доказательства за триста лет, а я, благодаря Богу, от первого Крестового похода, это со временем откроют. Итак, посудите сами! Могут ли потомки Годфрида унизиться свойством нового дворянства? Если ж найдутся такие, я сочту их извергами, не достойными знаменитой отрасли; презрю их и вычеркну из своей родословной. Так что, сударь, дочь моя должна быть супругою владетельного князя или графа, из самой древней фамилии! Ее долг поддержать честь дома и…
– Она меня любит и хочет составить мое счастье…
– Это дурно! Такое чувство недостойно девицы знатной фамилии. Ей должно покориться рассудку, и любить одних только предков. Вот они! – Барон с умилением обратился к портретам – Вот они! посмотрите! Висят по порядку, кажется, смотрят, негодуют, запрещают девице питать чувство, оскорбляющее память потомства.
– Напротив, г-н барон! Портреты сожалеют о настоящем своем положении: они боятся, что стены, на которых помещены, обрушатся и покроют древность
