вылились в глубокие раздумья: народ и правда нуждается в свободе как в солнечном свете, который тоже не разрешают видеть вдоволь, и самое главное – когда-нибудь он это получит. Гавриил, не переставая, привязывал ко всему этому сына и невестку: так хочется, чтобы они были свободны, а его внук и вовсе не знал рабства.
Сектор номер два – это канцелярия. Здесь всё считают, всё докладывают, а для отдельных совещаний, коих было ну совсем мало (А1 действительно редко спускался вниз – дышать трудно для непривыкшего), было отдельное помещение, хотя и целиком пустое.
К приходу Гавриила со своим замом все остальные были уже на месте, включая и самого Павла Пожарина. Все, кроме А1, уважительно кивнули, Волин даже, улыбаясь: всё-таки приятный мужик.
«Ну вот, когда все собрались, я могу сказать, в чём дело… – всем было видно, насколько трудно ему говорить, и как он жадно хватает воздух. – Я готов взять с собой наверх десятерых ваших людей. Я ошибался в них. Чумы – сволочи, они должны умереть. Они…»
Первым не выдержал болтовни Доминик: «Ты бы лучше объяснил, что сегодня происходит. Мои пашут как проклятые, а на ночью им не дают поспать и выгоняют на работу. Нам нужен отдых. Это что, нужно письменно объяснять?»
Разумеется, масла подлил его зам Петр: «Им не письменно надо объяснять, а в практической форме. Меж глаз бить надо!»
Голушко и Прескович, командир и зам сомы №647, дружно матернулись, но по делу.
«А нам сколько грузить прикажешь? Двадцать четыре тонны? – недоумевал Дубровский. – Ты эту цифру понимаешь? Или это кто-то пошутил?»
«Не… Они лишены чувства юмора. – вмешался Георгий. – Я им уже пытался потравить пару анекдотов. Подумали, что я спятил… А анекдот про Штирлица, могу сейчас рассказать».
«Это Манхр. – попытался остановить натиск в свой адрес Пожарин. – Всё он».
Волин рассмеялся от чистой души: «Да нет, Штирлица звали Макс фон. Только он русский… В общем, тебе не привыкать к таким тонкостям. Только вот он был русским от рождения. А ты стал чумом уже в процессе». Остальные, кроме Горы, высказали Пожарину в кратце всё, что о нём думают. «Кратца» хватило, что тот пожелал испариться – правду можно долго не пускать, но, если она уж вылезла, обратно не вернётся.
«Поясни, чем он виноват?» – после слов Горы все замолчали.
«Ему… Ах, ему… – Пожарин застрял от колен до шеи. – Ему пришло сообщение от броза. С обвинением».
Поскольку каждое слово выдавливалось как признание, а ждать мало кто хотел, Доминик начал подбадривать его возгласами «Молодец», «Ну», «Давай ещё», «Не сдавайся», «Вперёд».
Получилось вот так: «Ну, ну, вперёд. – В коррупции. – Молодец. Давай ещё. – Ему сказали, чтобы… эээ… – Давай ещё. Не сдавайся. – Чтобы он вернул. Всё вернул. – Ещё. Ещё! – Вот и всё. – Ну, нет».
Под конец безумной речи Доминик изобразил крайнее недовольство, а Петр, сложив губы, сочуственно покивал головой.
«Да надо его замочить», – как бы делая вывод, из своей части диалога, сказал Доминик.
