знанием Клавдия.
А в ночь перед ее отъездом Софья Дмитриевна была разбужена всхлипами. Она подошла к Клавдии, присела на край постели, погладила ее по волосам.
– Мне страшно, – прошептала Клавдия. – Страшно жить, зная все наперед…
Она облокотилась на подушку, глубоко вдохнула, чтобы унять плачь, немного успокоилась.
– На Маросейке есть дом… Он в глубине стоит, к нему между других домов как бы переулочек тянется.
– Да, да, есть.
– Так вот, на нем потом доску повесят в память о погибших вот в эти самые годы: всем, кто жил в этом доме, ушел и не вернулся. Так слово в слово и написано, я запомнила. А ведь это были такие же Лытневы, Трахманы, Полунины, хорошие, плохие, самые обыкновенные люди. И знаете, что ужасней всего? Там, откуда я теперь, тоже есть свой Сталин! Правда, он не такой кровожадный, как этот, но тоже царь: что ни взбредет ему в голову, то так и делается. Алексей Арнольдович говорит, что Россия по заколдованному кругу ходит – от революции к царю, от царя к революции…
– А, может, Господь хочет нас, русских, чему-то научить?
– Да чего-то не учимся мы… русские… Чудно! Потом мы разделимся на россиян и всех остальных; россияне – это те, которые все себе заграбастали. Они прямо так и объявляют по телевизору – вы же знаете, что это такое?
– Конечно, у нас уже несколько лет телевидение существует. Только оно широко не доступно.
– А там очень доступно, не знаешь, куда от него деться. Так они откровенно говорят: мы – россияне, Газпром наше национальное достояние!
– А что такое Газпром? Газовая промышленность?
– Да, это то, с чего они кормятся. Ну и с нефти еще.
– В прошлом твоем рассказе таких подробностей не было.
– Да вы и без них сильно загрустили… И потом, Глашку жалко. Вы-то, Софья Дмитриевна, переживете, а она – идейная…
– Да, Глашу жаль… Знаешь, политика – это как бы одна из оболочек жизни, а человек намного сильней, если для него внешние ее стороны – не главное. Есть же семья, любовь, дети…
– Ну да, еще богатый внутренний мир! У вас-то с ним все в порядке, а вот у меня, например, он небогат. И где ж ему разбогатеть в этом чертовом Тобольске, куда я приеду накануне войны и буду потом вкалывать на каком-нибудь эвакуированном заводе под плакатом «Все для фронта, все для победы!», и хорошо, если ноги не протяну. А когда победим, снова нужно будет выживать – без мужиков, потому что они на этой проклятой войне полягут, в голоде, в разрухе… Нет, Софья Дмитриевна, человек не должен знать своего будущего! Отпустите вы меня!
– Из этого мира? – сразу же поняла ее Софья Дмитриевна.
– Да! – с надеждой в глазах кивнула Клавдия. – В любой другой. Авось, не пропаду!
Софья Дмитриевна раздумывала недолго.
– Хорошо, – спокойно сказала она и встала. – Ты только «олимпийку» не надевай, оденься в платье. Я тебя
