Пальцы дед потерял в Великую Отечественную, хотя в армии не служил. – Прикрывал с пулеметом переправу, – лаконично ответил он на мои детские расспросы, – с того берега выстрелил снайпер и отстрелил пальцы, что были на рукояти пулемета.
Пальцы в то время не пришивали, тем более, на фронте.
Войну восьмилетний папа встретил на Дону. В 42-м он жил у своей бабушки Марии Михайловны в Буйловке. Летом началось немецкое наступление и пришла весть об эвакуации. Мария Михайловна повезла папу к родителям в Лиски. Плыли они по Дону., на палубе парохода, У Лисок пароход стали бомбить. Бомбы падали вокруг в воду и Мария Михайловна спрятала папу себе под юбку. Но все обошлось. Правда, в Лисках оказалось, что папина мама со старшим папиным братом уже уехали в эвакуацию. Дед оставался в Лисках и занимался организацией партизанских отрядов. Папа запомнил, что в помещении райкома на полу лежали кучи продуктов, которые надо было, вероятно, закладывать в тайники. Дед достал из ящика пачку масла, добавил бутыль спирта, отдал Марии Михайловне и велел ей вместе с моим папой ехать на грузовике обратно в Буйловку. В дороге бабушка дрожала над спиртом – его потом меняли на продукты, что помогло выжить.
Мария Михайловна была женщина религиозная. В дом к ней в Буйловке приходили другие женщины и папа, как самый глазастый, читал им вслух Священное Писание. На другом, правом берегу Дона стояли румыны, а потом итальянцы. В какой-то момент Буйловку решили эвакуировать подальше от линии фронта. Папа запомнил, что женщины, не хотевшие уезжать, выходили к Дону и кричали через реку итальянцам: «Сынки, спасите нас от христопродавцев!». Но эвакуацию по каким-то причинам отменили.
После окончания МАИ к самолетам папа отношения уже не имел. Над чем работал, рассказывать было не положено. А любовь к авиации осталась. В подарок он привозил мне модели самолетов, которые нужно было самому склеить из пластмассовых деталей. К деталям приклеивались мои пальцы. Беда была с иллюминаторами. На их фронтальную поверхность попадал клей и они теряли прозрачность. Беда была и с переводными картинками – с эмблемой Аэрофлота, которую надо было нанести на фюзеляж. Намокшие картинки сминались и рвались. В конце концов, кто-нибудь из взрослых приходил на помощь и худо-бедно модель собиралась. Но играть с ней было не интересно – стояла она не на шасси, а, словно на постаменте, на подставке.
Папа был молодой, высокий, красивый, пьяный. Мы с ним вдвоем куда-то летели на самолете. В воздухе, чтобы покурить, он взял меня с собой в туалет. Когда вышли, у дверей поджидала бортпроводница. – На борту курить запрещено, – сказала она строго. – Ребенка укачивает, – объяснил папа. – Мы вместе ходим рвать.
Проводница поджала губы, сощурилась, но ничего не ответила.
Меня, действительно, укачивало. В самолете и даже в одесском 18-м трамвае, что от вокзала ходил вдоль всего берега к 16-й станции Большого фонтана, где у деда и бабушки была дача. Домик, сложенный своими руками из ракушечника, стоял на склоне прибрежной
