поглядел на Семко, которого выдало лицо; но младший не сказал ни слова; сжал губы и, решив отрицать всякую алчность, сбывал поучения молчанием.
Так между братьями неравного возраста, характера и опыта началась беседа, которая с маленькими паузами продолжалась целый день допоздна.
Януш упрямо подозревал Семко, что не хочет ему искренно доверить своих мыслей; пробовал, но ничего добыть из него не мог, кроме повторных заверений, что вооружается только для собственной безопасности.
Наконец понадобились свидетельства старшин, которых молодой князь позвал в помощь. Пришли, Абрам Соха и канцлер, успокаивая Януша, что князь действительно вооружается для того, чтобы обезопасить границы собственного государства, но воевать не думает и выступать незачем.
Но и это не убедило упрямого Януша, который имел некое предчувствие, что Семко могут втянуть в великопольские дела, поэтому он повторял предостережения. Абрам Соха, который был того же мнения, что добиваться короны не стоило, но дал склонить себя к тому, чтобы следить за сохранностью границ, защищал вооружение Семко и в пылу сказал, что следовало бы его удвоить, лишь только хватило на это казны.
– На мою помощь вовсе не рассчитывайте, – ответил старик, – у меня нет ни гроша, а если бы был, на это я его вам не дал бы, потому что это значит одолжить на верёвку, когда кто-то хочет повеситься. Будет у вас стоять солдат, якобы для обороны; тем легче вас потянут на то, что вам не принадлежит.
Разошлись в этот день холодно, а на до сих пор колеблющегося Семко брат своим выступлением произвёл то впечатление, что приободрил его на дерзкий шаг. Он чувствовал себя к нему более склонным, чем накануне.
Назавтра по удивительному предопределению судьбы приехал Бартош из Одоланова и, прежде чем смог увидеться с Семко, Януш позвал его в свою комнату.
– Пане староста, – сказал он ему, когда тот вошёл, – я на вас очень обижен. Обольщаете мне брата! Из-за вашего дела, которое нам чуждо, вы нарушаете ему и мне покой.
– Как это, чуждо? – воскликнул Бартош, который полагал, что открыто должен с ним поговорить. – Неужели вам, Пястам, дело о польской короне чуждо? И когда родина взывает к вам о помощи, из-за святого покоя вы можете забыть о долге?
– Я не чувствую долга, а от мира я не хочу отказываться, – ответил Януш. – Что касается меня, то никакая сила на свете не выведет меня на легкомысленные состязания, но вы можете искусить молодого Семка и погубите его!
– Князю Семко нет необходимости выступать и он не хочет, покуда не прояснится положение, – воскликнул Бартош, – но когда мы его позовём, отказать не может. Вся Великопольша на его стороне, Краков мы вынудим, все будут за Пяста.
Тут Бартош начал красноречиво и горячо изображать, что делалось в Великопольше, но Януша этим разогреть не сумел. Слушал его равнодушно и нахмуренно. На это начало разговора вбежал Семко и прервал его. С этого момента старик, уже ни во что не вмешиваясь, в течение дня только прислушивался, а вечером объявил, что сразу должен возвращаться в Черск.
Когда
