моё детство и юность, – с лёгкой грустью сказал Томас.
– Больше ни слова о прошлом! Вас, мужчин, ждет прекрасное настоящее. И оно на столе! – с торжественным жестом фокусника провозгласила Дженнифер, приглашая в соседнюю комнату.
Лёгкие свободные разговоры, непринужденно переходящие от новостей в Москве к новостям в Женеве, приездам и отъездам друзей и хороших знакомых. Как нигде Томас чувствовал себя спокойно и уютно в этом доме рядом с умным мужчиной и заботливой женщиной. Провожая Томаса к такси, Майкл неожиданно для себя сентиментально сказал:
– Томас! Этот дом всегда будет открыт для тебя, чтобы ни случилось. Ты достиг многого и сделал это один. Я догадываюсь, как это тяжело – быть одному в этом мире.
Томас внимательно посмотрел на Майкла:
– Неужели служба безопасности Центра в тесном контакте с российскими службами?
– Всё проще. Это некоторые русские ученые, видимо, не оставляют своих контактов в КГБ или как у вас сейчас это называется…
– Это длинная долгая история, Майкл…
Вернувшись в гостиницу, Томас разделся и лёг в кровать, широкую и неуютную как декабрьская ночь в одиночестве. Движущиеся по окнам пятна света от фар неслышно проезжающих по улице автомобилей как будто открывали картины наступающего сна.
Это действительно была длинная долгая история. Как Томас попал сюда, – он не знал. Он чувствовал границы своего огромного тела, но не видел его. Но и ощущать себя, чувствовать чем-то отдельным от всего стал не сразу. Это происходило в какой-то полудрёме, полузабытьи. Он словно просыпался и видел сквозь пелену эту жалкую планету с глинистой водой, обломками скал, нескончаемыми голубыми молниями, разрывающими на куски небо, и взрывами беснующихся вулканов. Его незримое тело, как будто состоящее из миллионов глаз видело целиком и сразу этот ужасный страшный мир. Ни страха, ни ненависти, ни любви к нему Томас не чувствовал. Он не знал ничего другого в своей короткой жизни, а только эту планету и она была его домом. Бесконечно долгие годы он просто жил в мелькающих сменах дня и ночи. Солнце давало ему свет и жизнь, вечную и бессмысленную. Он уже всё понимал, всё знал. Это знание приходило откуда-то и становилось частью его самого. Знание это было бесполезно, как бесполезно тонкое ощущение цвета в полной темноте. Его естество требовало и жаждало перемен. И тогда Томас бросался своим огромным невидимым телом в тёмные и грязные водные глубины, метался в водоворотах подводных извержений и вырывался оттуда ввысь в бездонное чёрное небо, сжигаемое лучами жёлтой звезды. Потом нёсся вокруг крошечной планеты, догоняя сам себя в этой безнадежной гонке и, остановившись, отворачивался от горячих нарывов вулканов в сторону безмятежного неба. Ничего не менялось. Этот мир был пристрастен к постоянству больше, чем однообразие жёлтой звезды, хотя изредка, но вздрагивавшей будто от внутренней боли и выбрасывавшей в чёрную пустоту длинные фиолетовые щупальца жгучей
