style="font-size:15px;"> – Помнишь, он все твердил: рай, рай?
Я вспоминал попутчика из Ашхабада.
– Ром и девки, мечта шахида – вот что…
Ее улыбка блестела в темноте.
– А рай – это когда пространство убивает время.
– Просто съедает его, как гусеница.
16
Здесь жили в основном тихие европейские люди под сорок – как и мы, парами. Целыми днями лежали на помосте, молча уткнувшись в «Код да Винчи» или «Кафку на пляже». Только по оставленным на досках книгам можно было понять, кто откуда. Вечерами курили марихуану, тихо разговаривали на верандах. Складывали из ракушек мандалы или строили пирамиды. Купались редко, ели мало. Алкоголь популярностью не пользовался, пляжный бар стоял на отшибе пустым. Только мы в нем, по правде сказать, и отсиживались. Правда, однажды сонную жизнь нашего лагеря все-таки потревожили. Это был невысокий сутулый француз, новоприбывший. Головастый и худой, он был похож на крупное насекомое и суетился, перетаскивая вещи. За ним равнодушно плелась тайская девушка с густой черной гривой. Судя по всему, он привез ее из Бангкока, где взять девушку на неделю недорого стоило.
С появлением этой парочки на помосте сразу наметилось оживление. Даже пара «голубых» шведов и та оторвалась друг от друга. Девушка сразу бросила француза и ушла на кухню к хозяйке. Болтая, обе презрительно смотрели, как тот аккуратно вытряхивает циновки и расставляет на веранде стулья. Подносит к хищному носу какие-то тряпицы. Наконец он закончил и влез к нам на помост. Глядя в пол, позвал девушку в дом. Она хотела поболтать еще и театрально сопротивлялась, даже заламывала руки. Он зло потащил ее, а наши, как по команде, уткнулись в свои книжечки.
Я встретил его ночью в баре. Француз пил виски, прихлебывая через раз пиво, и угрюмо пялился на экран, где танцевали девушки в мокрых шортах. Голос его спутницы снова доносился с кухни. Каждый раз, когда на берег долетал ее хохот, он отворачивался к морю. Мне стало его жалко. Магометанский рай, который он, наверное, целый год рисовал в воображении, превратился в ад. Глядя на перекошенное лицо, я видел, что он страдает.
– Мишель. – Он пожал руку и снова уткнулся в рюмку. А больше говорить было не о чем.
Через пару дней, разбитый и какой-то потерянный, француз съехал. На помосте снова воцарилось сонное спокойствие. Снова потянулись дни за днями, и время, растворившись в пейзаже, снова остановилось. Прожитые сутки сохранялись в памяти в виде картинок, одной или двух, не больше. Этого было достаточно.
Наблюдая за женой, я видел, что роль, которая ей досталась здесь, полностью совпала с ожиданиями. Трещины и зазоры, которые еще оставались между нами, заполнял здешний свет; не оставляя следов, он просто размешивал нас друг в друге. Она стала уступчивой, мягкой. Перестала пререкаться и вредничать, из инициатив проявляла только любовную. Ходила за мной по пятам, только утром исчезала до завтрака. И я, заплывая к рифу, видел, как она бродит по поселку и снимает на камеру все без разбора.
