ещё больше. Вдалеке уже показались новые тёмные фигуры. Все, как на подбор крепкие, уверенно шагающие. Драгомир, продолжая свысока оглядывать часовых, едва заметно сделал знак гридням обходить его с двух сторон. Парни поняли верно, тронули коней и мал-помалу выстроились полукругом, обхватив небольшую толпу и отсекая заходящих им в спины мужчин. Мах в это время обходил Драгомира, внимательно разглядывая злобно зыркающего на него Расенда. Конь недовольно прижимал уши.
– Так что, до утра тут будем стоять да рядиться? Проводите меня к Наясу или я сам поеду, чай не заблужусь, – не выдержал Драгомир.
– Ты постой, княже, – усмехнулся старостов сын. – Я вот хожу вокруг и всё найти не могу…
– Чего?
– Совесть твою. Разве не твой воевода обещался отцу Брамира беречь? В чём мы перед тобой провинились, что он всё ж погиб поганой смертью? Знать, не под хвостом у твоего коня твоя совесть запрятана… Значит, нет её?
А людей вокруг становилось больше, они выходили, казалось, из каждой тени. Драгомир старался хранить спокойствие, хоть неосознанно уже набирал поводья Расенда, крепче сжимал коленями его бока.
– Да кто ты такой, чтобы я перед тобой ответ держал? – он чуть склонился в седле, пристальнее всматриваясь в лицо Маха. – Брамир погиб, как и многие другие отроки из дружины. Не на празднике мы гуляли, а воевали. Хватит голову мне морочить! К старосте веди!
– Я отведу… – ощерился тот и махнул сородичам. Те начали смыкаться плотным полукольцом.
Драгомир озирался, силясь угадать миг нападения. Гридни посматривала на него, ожидая приказа, хотя, случись оказия, бросятся его защищать сами. Такова уж их служба. Тогда поляжет много деревенских. За просто так. Лишь потому, что решили поддержать Маха в его обиде. Нарастало в воздухе предчувствие беды, липкой паутиной оплетало всех вокруг. Под насупленными бровями мужиков холодной решимостью поблескивали глаза, а пальцы их уверенно и крепко сжимали оружие. Быть бойне, потому как неповиновения и открытого бунта Драгомир древнерам не простит.
Но вдруг хватка общего напряжения разжалась, уступив место недоумению и растерянности, что, словно порыв ветра, пронеслись среди деревенских. То один, то другой опускал руки и оглядывался, шёпот приливной волной разрастался кругом, но разобрать слова было невозможно.
Последним отступил Мах. Он не обернулся, ничего не сказал мужику, который, подойдя, что-то тихо сказал ему на ухо. Лишь понурился и вздохнул, одаривая Драгомира взглядом, в котором явственно читалось: повезло тебе.
Обойдя сына, вперёд вышел Наяс. С лёгкой укоризной посматривая на деревенских, словно те всего-то задумали злую шалость, староста остановился напротив Драгомира. Древнеры совсем притихли, и слышно стало, как шелестит по подмёрзшей грязи позёмка.
– Говорил я тебе, Мах, что не надо за сына месть удумывать, – он и не повернул головы к отпрыску. – Никто в его смерти не виноват. Тебе о других детях теперь вдвое больше думать надо.
Мах
