пережить эти часы мне было бы в сотни, тысячи раз труднее.
Ромыч, несколько минут назад усевшийся на пол, встал и куда-то исчез, а спустя какое-то время вернулся, держа в руках нечто наподобие книги.
– Это альбом, – пояснил друг. – Смотрите, это был конец первого семестра, последняя пара. Помните?
Мы все придвинулись ближе, чтобы разглядеть. С фотографии смотрели тринадцать гордых и счастливых лиц в белых халатах: двенадцать нас и один преподаватель. Здесь Лина еще носила брекеты, Анжела не успела перекраситься в блондинку, а Ира стояла в больших дурацкой формы очках. Сейчас она сменила их на линзы.
Но красивее всех на фото вышел Туре. Он стоял позади преподавателя, высокий, статный, красивый, с густыми каштановыми волосами. Улыбка на его лице сияла в тон нашим халатам. Казалось, с того дня он совсем не изменился: в моей памяти он навсегда останется таким же счастливым и свободным, как на этой фотографии.
– Ты хранишь альбомы с фотографиями? – улыбнулась я.
– Ромыч у нас всегда одной ногой на шаг позади.
– Вообще-то, печатные фотки – это круто, – оскорбился друг. – Если твоя пустая голова этого не понимает, то ты просто бесчувственный сухарь, который не умеет видеть прекрасное в обычных вещах.
Ник лишь презрительно хмыкнул.
– Я думаю, нам нужно устроить что-то вроде…поминок? Нет, звучит отвратительно. Что-то вроде вечера памяти, – предложил Ромыч. – Прямо завтра, после похорон. Соберёмся все. Вспомним все хорошее, что нас связывало. Посвятим ему песню. Мне кажется, нам всем это нужно.
– Это хорошая идея. Я спрошу в деканате, возможно, нам даже выделят аудиторию.
– Если они этого не сделают, это будет высшей степени кретинизм, – отметил Ник.
Мы пошли спать, когда фонари за окном начали гаснуть, а где-то на горизонте забрезжил рассвет. Времени на сон оставалось не так много, но спать все равно не хотелось.
Парни на самом деле постелили нам в комнате Ромыча и даже любезно дали свою одежду. Специальных средств для снятия макияжа у них, разумеется не было, но сейчас для этой цели отлично подошло и обычное мыло.
Вика легла рядом и положила голову мне на плечо.
– Ты как? – спросила она.
– Жить можно. Просто это…это все свалилось так неожиданно.
– Смерть в принципе никогда не ожидаешь.
– Кажется, на втором курсе ты ненавидела философию, – впервые за это время улыбнулась я.
– И правильно делала. Скука смертная для ленивых. Предмет обо всем и ни о чем одновременно. Тьфу.
Я улыбнулась еще шире. Как хорошо, что даже в такие тяжёлые минуты мы не утратили способности шутить.
– Что у вас с Ником? – спросила я, чтобы хоть как-то отвлечься от мыслей о произошедшем.
– Он классно целуется.
– Это мы с Ромычем и без слов поняли.
– Я думаю… Не знаю, все сложно. Да и как-то не до этого теперь.
– А
